В 1900-е годы попытки понять финансовый капитализм неизбежно толкали марксистскую теорию к рассмотрению конкретных феноменов: к вопросам о несостыковке между различными отраслями и низким потреблением, о многоотраслевой экономике, о реальных ценах, а не об абстрактных объемах труда, которыми оперировал Маркс.
Это внимание к «реальности» привело Гильфердинга к выводу о том, что циклический кризис закончился, Люксембург – к тому, что в теории кризиса следует сместить акцент на крах, Ленина – к признанию необратимости экономического упадка. Варга переносит нас от рациональности к догме: наименее утонченная из всех теорий кризиса становится неоспоримым учением о беспощадном государстве, всякая коммунистическая партия в мире становится его глашатаем и на протяжении целого поколения каждому левому интеллектуалу вбивают в голову полнейшую чепуху.
Учитывая, что участники дебатов были обществоведами, политические последствия беспокоили их слишком сильно. Если Гильфердинг прав, говорила Люксембург, то социализм не является неизбежным. Он становится «роскошью» для рабочего класса.
Рабочие могут также легко выбрать сосуществование с капитализмом и – учитывая их политическое сознание, – вероятно, именно так и поступят. Поэтому Люксембург искала объективные причины краха.
Тем не менее у всех форм теории недопотребления была ахиллесова пята: а что если капитализм найдет способ решить проблему низкой покупательной способности масс? К 1928 году у Бухарина уже было ощущение, что это произошло. Капитализм, утверждал он, стабилизировался в 1920-е годы, причем не временно и не частично, и дал толчок новому подъему технических инноваций.
Причиной этого подъема, говорил он, стало появление «государственного капитализма», т. е. слияние монополий, банков и картелей с самим государством.
Так теория кризиса совершила полный круг, вернувшись к вероятности того, что организованный капитализм мог преодолеть кризис. Беда Бухарина заключалась в том, что он заявил об этом накануне краха Уолл-стрит и в разгар внутрипартийных споров со Сталиным. Он был исключен из числа руководителей партии и, несмотря на все попытки сосуществовать со Сталиным, которые он предпринимал в течение десяти лет, и на публичное отречение от своих прежних взглядов, был казнен, как и Кондратьев, в 1938 году.
