Р
В сети идёт дискуссия о том, могут ли африканцы играть европейских аристократов XIX или XVIII века. Противники диверсити упрекают такие фильмы и сериалы в идиотизме, а его сторонники клеймят своих оппонентов в расизме.
Давайте разберёмся. С одной стороны, исторический художественный фильм не является документальным произведением и в нём допустимо вольное изложение реальных событий. С другой — историческое кино тем качественнее, чем лучше оно переносит нас в конкретную эпоху. Так что темнокожие викинги, лорды или ушкуйники выглядят столь же смешно и недостоверно, как белокожие зулусы короля Чаки или Война Алой и Белой розы, разыгранная вьетнамцами и талышами.
Исторические фильмы могут быть неточны в мелких деталях, но глобально они обязаны реалистично рисовать нам героев своего повествования.
Африканец может играть Гамлета, а белый — Отелло, если речь идёт о студенческом театре Аддис-Абебы и Вологды, когда просто негде взять актёров нужной внешности.
Прекрасно, если азиатские, индейские и африканские актёры разыгрывают для своих зрителей сюжеты Толстого и Чехова.
Но там, где ресурсы позволяют вам найти для роли Печорина Джонни Деппа, нет смысла брать Лоренса Фишбёрна.
Это уже не искусство, а идеология, где нас пытаются заставить оценивать произведение не по качественным критериям, а по политическим. Уже сейчас для того, чтобы вручить приз крутому фильму, критики не оценивают талант режиссёра, сценариста и актёров, а высчитывают, сколько в фильме занято цветных исполнителей, есть ли выраженная ЛГБТ-линия, не обошли ли стороной проблематику трансгендеров.
А многие режиссёры делают себе имя не талантом, но работой на повестку. Лозница штампует русофобское кино ради признания на фестивалях.
На «Артдокфест» Манского невозможно попасть, не сняв гадкое кино о России.
На последнем «Оскаре» прокатили все гениальные фильмы консервативного крыла Голливуда — «Ford против Ferrari», «Однажды в... Голливуде», «Ирландец», — чтобы дать его неплохим, но невыдающимся корейским «Паразитам».
Но поймите, диверсити и толерантность — смерть искусства, а не его новый виток