Уже у Гомера, отмечает Накэ, мы видим желание «поведать историю с самого начала». Однако сделать это непросто в сумбурном мире, где «мы ничего не знаем, молву единую слышим». Поэтому-то поэту и нужен другой мир, из которого только и можно узнать, как было на самом деле. Этот иной мир органами чувств исследовать невозможно, для познания его требуется, например, божественное вдохновение; поэтому Гомер вынужден обращаться к музам, дочерям Мнемосины, или памяти: «вы вездесущи и знаете всё».
В мире богов, где пребывают эти музы, царят иные законы, и время там скорее условность; всё здесь остаётся неизменным, вечным, а если что и изменяется, то только задним числом; Платон описывает это в «Пармениде» так: изменения возможны только в «странном по своей природе „вдруг“, находясь совершенно вне времени».
Это возвращает нас к тому, что писал Пюеш: «греки ... придерживаясь идеала умопостигаемости, уподобляющего подлинное и полное бытие тому, что заключено в себе и остается тождественным самому себе; тому, что вечно и неизменно, они полагают движение и становление низшими ступенями реальности, тогда как распознать ее наилучшим образом возможно лишь в стабильной и постоянной форме, в соответствии с законом повторяемости».
Что перед нами, как не описание процесса научного познания? Редкая наука может существовать без этой самой повторяемости, иначе говоря, эксперимента. Познание же того, что находится в вечно изменяющемся мире попросту невозможно, ибо любое знание о нём тут же безнадёжно устаревает; там, как говорил Гераклит, «через мгновение и река иная и сам ты уже другой». Поэтому греки, высоко ценившие исследование, никак не могли не создать концепцию такого времени, где время будто застыло, и предметы повисли в воздухе; только после этого к ним оказалось можно подойти и старательно рассмотреть со всех сторон.
В наши дни наука тоже познаёт нечто абстрактное, оторванное от конкретной и непосредственной реальности — никто, например, не изучает в медицинской школе анатомию конкретной особи, но всегда строение целого вида, того, какова она сразу у всех его представителей. Это целиком соответствует учению Аристотеля, который считал, что знание может быть только о ряде вещей, но никак не о конкретной из них: там бывает одно только мнение.
Невероятно наивно также считать, будто концепция циклического времени — это некий пережиток, который благодаря христианству (или ещё чему-нибудь) сейчас успешно оставлен позади (или что это вообще следует делать). Более других греков циклы любили стоики, которые полагали, что мир время от времени сгорает в великом огне, чтобы возродиться снова. Эта концепция ни на йоту не утратила популярности в наши дни, и невероятно часто встречается в научной фантастике. Впрочем, и обычная физика знает теорию, согласно которой Вселенная в конце своего расширения схлопнется обратно, и всё начнётся заново, и так будет повторяться без конца.
Наконец, человеческому разуму, как верно указал уже Фрейд, пребывание в цикле вообще донельзя свойственно. Он склонен превращать получаемый в детстве опыт в шаблоны поведения, паттерны, которые формируют личность. Люди очень часто ведут себя именно так, как обращались с ними, и чтобы вырваться из подобного порочного круга, закрыть гештальт, зачастую требуется квалифицированная помощь.