Самое важное и приятное для меня отличие русских протестов, даже самых несогласованных и самых внесисистемных, — их абсолютное и полное уважение к городскому порядку и чужой собственности. Разбитые витрины, перевернутые машины, забросанные бутылками с краской учреждения — все это из другого, соседнего, но параллельного мира. Здесь толпа в несколько сотен и даже тысяч или десятков тысяч человек аккуратно обходит газоны и клумбы, и в целом имеет тенденцию ждать зеленого сигнала светофора, а не вырывать его с корнем. Любая известная мне страна молилась бы на такую радикальную оппозицию.
Тут явно три причины. Первая, пока большая часть протестующих даже самых нонконформистских и задиристых возрастов сами настроены мирно, и более агрессивная их часть понимает, что оттолкнет от себя слишком многих, а то и большинство, если начнет разрушать, и превратится в буйную группку.
Вторая — полицейская. Участники протеста понимают, что пока он мирных, его, цена, даже самого несогласованного, не слишком высока. Худшее, что может случиться, побои, задержание, административный арест. Для многих это скорее приключение, чем репрессии. Давление по месту работы и учебы немедленно становится публично известным и в столицах фактор риска скорее для администраций, чем для учащихся. Но любое разрушение или насилие — сразу уголовное дело и начало совсем другой жизни.
И, наконец, главная. Протестующие чувствуют, что в обществе нет спроса на разрушение. Что несмотря на жалобы на бедность и, в случае Москвы, непрошеный (смотря кем, впрочем) урбанизм люди на самом деле считают эти кафе и магазины, эти клумбы и фонари, велосипеды и электробусы, выкрашенные фасады и террасы своими и не хотят — за исключением спятивших единиц — видеть все это разбитым, сломанным, выкопанным, сожженным. И протестующим приходится соответствовать, иначе они, без спросу ломающие, ничем не отличались бы от власти, без спросу строящей. К тому же, мало кто оспорит, что без спросу сажать деревья несколько лучше, чем без спросу изводить их на костры.
А ведь бывает иначе. Я знаю общества, которые прямо сейчас радуются разбитым витринам, разграбленным магазинам, сожженным машинам потому что ощущает все это как чужое и недоступное (самое удивительное, что оно доступно, просто люди там надувают в себе собственную обделенность). Мы помним про другую Россию, которая одобряла убийства чиновников, заодно с семьями и кучерами, потому что бомба дура, зато будет знать ненавистный министр, губернатор, начальник департамента.
Для мена предвестником будущего ужаса станет не какой-нибудь первый погибший на гипотетических баррикадах будущего, а первое вырванное дерево, вытоптанная клумба или сломанный паркомат. То что этого не происходит — по трем перечисленным причинам — для меня добрый знак того, что переход от одной России к другой, которые регулярно и неизбежно случаются всю ее историю, на этот раз произойдет спокойнее, добрее и действительно ко всеобщему благу.
Тут явно три причины. Первая, пока большая часть протестующих даже самых нонконформистских и задиристых возрастов сами настроены мирно, и более агрессивная их часть понимает, что оттолкнет от себя слишком многих, а то и большинство, если начнет разрушать, и превратится в буйную группку.
Вторая — полицейская. Участники протеста понимают, что пока он мирных, его, цена, даже самого несогласованного, не слишком высока. Худшее, что может случиться, побои, задержание, административный арест. Для многих это скорее приключение, чем репрессии. Давление по месту работы и учебы немедленно становится публично известным и в столицах фактор риска скорее для администраций, чем для учащихся. Но любое разрушение или насилие — сразу уголовное дело и начало совсем другой жизни.
И, наконец, главная. Протестующие чувствуют, что в обществе нет спроса на разрушение. Что несмотря на жалобы на бедность и, в случае Москвы, непрошеный (смотря кем, впрочем) урбанизм люди на самом деле считают эти кафе и магазины, эти клумбы и фонари, велосипеды и электробусы, выкрашенные фасады и террасы своими и не хотят — за исключением спятивших единиц — видеть все это разбитым, сломанным, выкопанным, сожженным. И протестующим приходится соответствовать, иначе они, без спросу ломающие, ничем не отличались бы от власти, без спросу строящей. К тому же, мало кто оспорит, что без спросу сажать деревья несколько лучше, чем без спросу изводить их на костры.
А ведь бывает иначе. Я знаю общества, которые прямо сейчас радуются разбитым витринам, разграбленным магазинам, сожженным машинам потому что ощущает все это как чужое и недоступное (самое удивительное, что оно доступно, просто люди там надувают в себе собственную обделенность). Мы помним про другую Россию, которая одобряла убийства чиновников, заодно с семьями и кучерами, потому что бомба дура, зато будет знать ненавистный министр, губернатор, начальник департамента.
Для мена предвестником будущего ужаса станет не какой-нибудь первый погибший на гипотетических баррикадах будущего, а первое вырванное дерево, вытоптанная клумба или сломанный паркомат. То что этого не происходит — по трем перечисленным причинам — для меня добрый знак того, что переход от одной России к другой, которые регулярно и неизбежно случаются всю ее историю, на этот раз произойдет спокойнее, добрее и действительно ко всеобщему благу.
