Слово "дача" просочилось в мою жизнь недавно – куцее, кастрированное, отдающее то ли Чеховым, то ли Горьким. У нас никаких дач, понятно, не было. Были фазенды. Потому что казыгангарунгерум, вот почему. И если вы думаете, что это на даче – бартачить, то вы ничего не знаете про фазенды. Фазенда располагалась в обязательной пешей доступности от квартир – но так, чтобы ехать в неё было зазорно, а идти неблизко. Километрах в пяти по пыльной дороге, по полю, коровнику, собачнику и нутриевому хозяйству. Чтоб русский дух, чтобы навоз по щиколотку, чтоб под калошами утробно урчало.
Идти нужно было тоже в говне, которое и хранилось-то в отдельном шкафу или на балконе. Говно называлось тельняшка, штормовка, трико и калоши. Напяливаешь на себя это пыльное, грязное, отдающее копытами коня облачение – и чешешь на фазенду жуков давить. Потому что попросишь картохи-то, тунеядка. Жуков сперва собираешь голыми руками – и те, которые твердые в полоску – ещё ничего. А вот которые мягкие в крапинку – теми все трико забрызгать можно. Давить лучше калошами на дороге. Кирпичом в глаза летит.
Собрал жуков – молодец. Но капустки-то тоже попросишь? Дави гусениц, захребетница. Гусеницы всю хряпу пожрали. А клубнику-то, клубнику-то любишь, гадина? В виде варенья хотя бы? Дави улиток. Этих – кирпичом, они хитрожопые.
На фазенде всё время нужно было кого-то давить, превозмогая фиалки в грудине. А потом - костёр. Ну, как потом-то. После того, как в спину от бати уже пару лопат прилетит. Потому как нежная сильно.
Как-то батя завел себе щенка. Ему сказали – охотничий, но наебали знатно. Дворняга скулила на цепи, толщиной с саму дворнягу – и росла непропорционально охоте. Батя назвал её Бай. Потому что поэт был и алкоголик. Ему, вишь, сильно нравилась эта немудрящая рифма: Бай-Чорнобай. Кормить кабыздоха самому было лень, а потому калоши мои переехали с балкона в прихожку. Два раза в день с ведром каких-то объедков я перла через поле, коровник и нутриевое хозяйство плеснуть одинокой псине горячих помоев с бидона. Ну, каша там какая-то. Кости. Фиалки в грудине царапали сердце, щенок выл и сходил с ума, а я даже подойти к нему толком боялась. В глаза ему не могла смотреть.
Наступила зима, ударили морозы. На ржавом гараже фазенды замерз ржавый замок. Я достала с балкона валенки, чтобы приладить к ним калоши.
– Не надо – сказал батя.
– А Бой? - спросила я.
– Пристрелил, чтоб не мучался. Бесполезная псина.
Весной батя вновь поставил в прихожку калоши и выдал распоряжения. Нужно было копать, рыхлить, корчевать и разбрасывать навоз. Потому что попросишь зимой картошки-то с капустой. Клубнику вот тоже некоторые любят.
– Не попрошу – сказала я и огребла затрещину. Буду в школе жрать, а здесь не буду. А когда большая вырасту - буду картошку покупать в магазине.
Отец заржал. Купленная картошка в его мире была чем-то вроде летающих жигулей. "Вспомнишь меня еще, неженка, с магазинами-то своими". Вспомнила вот. И заказала картошки с доставкой.
Когда я вырасту большая – заведу себе огромного пса, похожего на медведя. И поселюсь с ним на даче. И буду часами смотреть ему в глаза. А потом он насрёт в мои грядки, выроет мои клубни – и мы снова закажем с ним картошку из магазина. Потому что, честно говоря, можем себе позволить.
Идти нужно было тоже в говне, которое и хранилось-то в отдельном шкафу или на балконе. Говно называлось тельняшка, штормовка, трико и калоши. Напяливаешь на себя это пыльное, грязное, отдающее копытами коня облачение – и чешешь на фазенду жуков давить. Потому что попросишь картохи-то, тунеядка. Жуков сперва собираешь голыми руками – и те, которые твердые в полоску – ещё ничего. А вот которые мягкие в крапинку – теми все трико забрызгать можно. Давить лучше калошами на дороге. Кирпичом в глаза летит.
Собрал жуков – молодец. Но капустки-то тоже попросишь? Дави гусениц, захребетница. Гусеницы всю хряпу пожрали. А клубнику-то, клубнику-то любишь, гадина? В виде варенья хотя бы? Дави улиток. Этих – кирпичом, они хитрожопые.
На фазенде всё время нужно было кого-то давить, превозмогая фиалки в грудине. А потом - костёр. Ну, как потом-то. После того, как в спину от бати уже пару лопат прилетит. Потому как нежная сильно.
Как-то батя завел себе щенка. Ему сказали – охотничий, но наебали знатно. Дворняга скулила на цепи, толщиной с саму дворнягу – и росла непропорционально охоте. Батя назвал её Бай. Потому что поэт был и алкоголик. Ему, вишь, сильно нравилась эта немудрящая рифма: Бай-Чорнобай. Кормить кабыздоха самому было лень, а потому калоши мои переехали с балкона в прихожку. Два раза в день с ведром каких-то объедков я перла через поле, коровник и нутриевое хозяйство плеснуть одинокой псине горячих помоев с бидона. Ну, каша там какая-то. Кости. Фиалки в грудине царапали сердце, щенок выл и сходил с ума, а я даже подойти к нему толком боялась. В глаза ему не могла смотреть.
Наступила зима, ударили морозы. На ржавом гараже фазенды замерз ржавый замок. Я достала с балкона валенки, чтобы приладить к ним калоши.
– Не надо – сказал батя.
– А Бой? - спросила я.
– Пристрелил, чтоб не мучался. Бесполезная псина.
Весной батя вновь поставил в прихожку калоши и выдал распоряжения. Нужно было копать, рыхлить, корчевать и разбрасывать навоз. Потому что попросишь зимой картошки-то с капустой. Клубнику вот тоже некоторые любят.
– Не попрошу – сказала я и огребла затрещину. Буду в школе жрать, а здесь не буду. А когда большая вырасту - буду картошку покупать в магазине.
Отец заржал. Купленная картошка в его мире была чем-то вроде летающих жигулей. "Вспомнишь меня еще, неженка, с магазинами-то своими". Вспомнила вот. И заказала картошки с доставкой.
Когда я вырасту большая – заведу себе огромного пса, похожего на медведя. И поселюсь с ним на даче. И буду часами смотреть ему в глаза. А потом он насрёт в мои грядки, выроет мои клубни – и мы снова закажем с ним картошку из магазина. Потому что, честно говоря, можем себе позволить.
