Быть левым — правильно. Быть левым — модно. Левый — значит: свободный, смелый. Талантливый, открытый, самоуверенный.
Левый — это поэзия, это юность.
Левый вышел на площадь. Левый сказал своё слово.
Левого боится полицейский, министр, президент.
Президент спросил на днях у группы из пятисот писателей: «Разве кто-то у нас хочет повторения 1917-го года?»
В зале не было Лимонова, никто не ответил. В зале не было Маяковского и Велимира Хлебникова. Не было Блока и Сергея Есенина. Были какие-то другие люди.
Господин президент, это вы не хотите 17-го, говорите про себя.
Тут есть желающие 17-го года.
17-й будет.
То, что в столичных модных заведениях, на выставках и в театрах, в социальных сетях, в красивых журналах и на прикольных радиостанциях правят бал люди, для которых «левый» означает «маргинал», «лузер» и «невежественный человек» — признак лёгкого вывиха мозга новейшей российской интеллигенции, студенчества, креативного класса.
Многие из них не любят власть (это прикольно, так принято, это комильфо), но в данном смысле рассуждают точно так же, как власть.
Тем временем мир левеет. Европа, на которую ссылается наша интеллигенция — радикализируется — и лишь печалится, что у них нет сильных и злых «левых» партий.
В Европе готовят бунт. Там даже не скрывают этого.
На фоне итальянской, греческой, французской или египетской молодёжи — современная российская выглядит ленивой, мягкотелой, плывущей по течению.
Её научили, что это «цивилизованно», это — «как у них».
Мне об этом как-то говорил господин Дворкович: надо учиться цивилизованному протесту.
А что, мы за.
Только не надо ходить в Бирюлёво, надо стремиться в Кремль.
И если мы научимся цивилизованному протесту, в вашей брусчатке не останется булыжников.
Осталось объяснить, как быть и чем заняться новой русской молодёжи, а то они до сих пор думают, как Дворкович.
Мало того, как только начинается праздник, сразу же выясняется, что Акунин, Немцов и Венедиктов тоже думают точно так же.
Все они — за «эволюцию».
Каждый из них хорошо выглядит, но это же силиконовые пенсионеры, у них давно должны быть внуки: дедушка, а покачай меня на своей силиконовой ноге. Откуда такой скрип, дедушка? Ой, у тебя нога отвалилась.
И глаз выпал.
Политическую моду определяют люди, которые одеваются в очень дорогих бутиках, но на поверку каждый из этих бутиков — секонд-хенд. Они были молодыми, когда вы ещё не родились.
Они говорят, что не надо социализма, потому что они это уже проходили.
«Дедушка, я вырос, я хочу влюбиться!» — «Не надо, мы это уже проходили. Влюбляйся в меня».
Нет, старичок. Раз ты проходил — так проходи тогда дальше, а то торчишь тут на пути, как коряга.
Всем мозги уже разъел своими нотациями.
Выяснилось, что стадное чувство характерно не только для гопоты. Креативный класс живёт по своим понятиям, стандартизированным и подловатым.
Он толерантный и политкорректный, это само собой. При этом в его словаре плотно живут слова «рашка» и «совок».
Друг мой, может, ты очень и очень болен? Отчего «рашка» и «совок» — это нормально, а смеяться над гей-парадом и предлагать всё отнять и поделить — нет?
Твоя «рашка» и твой «совок» на языке — такая же мерзость, как «чурка» и «черножопый». Или ты не в курсе? Так будь в курсе.
Твоя толерантность — блеф, пшик, гон.
Мировой неолиберал изнасиловал Африку, Азию, Россию и Латинскую Америку — и при этом рассказывает про толерантность.
Брехня и фарисейство.
Толерантный — это левый. Левый — за свои народы. Либерал — за свои свободы. Чувствуете разницу?
Либерализм получился в пятнадцати странах и не получился в ста пятидесяти, но это принято считать не существенной деталью.
Теперь и в этих пятнадцати проблемы, но российский хипстер сладко верит в либерализм, ест его, как сладкую вату, мечтает о нём, как о морском курорте, дует в него как в дудочку.
Пройдёт какое-то время, и леветь начнут те страны, от которых этого вообще никто не ждёт.
В европах и америках пока есть один недостаток — их левые зачастую не претендуют на сам порядок вещей. Они говорят
