Как быть пишущему журналисту, если он приезжает на место событий тогда, когда на нем уже оттоптались телевизионщики? И журналисту изо всех ртов кричат - "Вы все врете! С вами никто не будет разговаривать!".
"С вами никто не будет разговаривать" - это главная фраза, которую мне раз сто пришлось услышать в Сафоново.
Я пишу тексты. Да, журналисты печатных изданий не такие расторопные, как журналисты телевидения. Но я хочу разобраться в ситуации, а для этого мне необходимо, чтобы со мной кто-то говорил.
Я зашла в школу, где училась девочка, повесившаяся на веревке в подъезде, и ее директор отпрянула от меня в ужасе. Я видела в ее глазах страх.
- Все комментарии у следствия! - крикнула она.
А я надеюсь, что ее уволят. Не потому, что она не захотела со мной поговорить. А потому, что она не захотела поговорить с девочкой. Знала, что девочку пинают одноклассники, когда та идет по школьному коридору и обзывают страшным словом, которое мне никто так и не решился назвать. Знала, что учительница географии унижает 14-летнюю Наташу потому, что у нее - лишний вес и спущено одно веко. Хотя, пожалуй, не поэтому. Она унижала ее потому, что сама была в одной стае с сильными учениками, которые травили одного слабого.
Я звонила матери Наташи, она наотрез отказалась общаться со мной. И как же быть мне - пишущему журналисту, который приехал позже всех, когда журналистам уже никто не верит, но хочет разобраться? Кто будет со мной говорить?
У меня был адрес матери, и я могла бы войти в дом, подняться на нужный этаж и позвонить в нужную дверь. Но я так никогда не делаю. Считаю, что каждый человек имеет право на неприкосновенность частной жизни. Я могу дожать человека, но гадливость потом я не выну из своей собственной души. Ну и как с такими личными принципами написать репортаж.
Я пошла к главврачу поликлиники, в которой работает мать. В городе говорили: он отругал мать за то, что ее дочь написала Путину. Мать уволили. Мать отругала дочь, дочь повесилась. Я просто вошла к нему в кабинет и поставила перед фактом - "Хотите отвечайте, хотите - нет".
- Она работает у нас двадцать лет, - сказал он. - Из-за потимизации была переведена из санитарок в уборщицы. Ее никто не увольнял. За письмо не ругал. Я ни разу ее не видел. Пишите, пожалуйста, как я говорю, не искажая.
И как же быть журналисту? Верить? Точку в сомнениях может поставить только кто-то из семьи Наташи. Я поехала во двор, где она жила. Он был безлюден. Никто не выходил из окружавших его многоэтажек. Шел снег с дождем. Было серо. Я увидела женщину, медленно заходящую во двор, и спросила ее, где живет семья Наташи - просто, чтобы завести разговор.
- Я - ее семья, - ответила та. - Я ее бабушка.
Мы стояли час на холоде и говорили. "Дочь стояла у поликлиники, - рассказала она, - мимо заведующая идет и говорит - "Нас сейчас всех на совещание вызывали! Это твоя дочь написала письмо Путину!". "Как Путину?! - ахнула дочь".
Я получила ответы на все свои вопросы. И еще раз убедилась для себя: когда ты остаешься человеком, пространство самым непостижимым образом само устраивает для тебя встречи, чтобы ты могла написать свой текст. А потом я пошла в первую попавшуюся забегаловку и случайно услышала разговор школьниц за соседним столиком - они хорошо знали Наташу, а одна видела ее за несколько часов до смерти. Да, они назвали то слово, которым обзывали Наташу. Я теперь знаю его.
У Наташи были соцсети. Там она избражала себя маленькой феей с крыльями. Маленькая фея жила в ее полном теле. Этого никто не понимал. Она думала, что когда все отвернутся, останется один главный человек - Путин, который, как говорят в телевизоре, никогда не отвернется, он слышит всех. Жаль, что с ней тоже никто не захотел говорить. И что в ее случае непостижимого волшебства не случилось.