Сегодня в «Октябре» на Beat Film покажут премьеру фильма
«Raving Riot» о прошлогодних событиях в Тбилиси, когда после маски-шоу в клубе Bassiani грузины устроили протестную вечеринку у здания парламента. В России начинают признавать рейв как культуру, о чем в частности свидетельствуют проданные билеты на битовские показы. Когда он станет частью политики — вопрос. В связи с этим может быть интерсно перечитать, что мы писали об этом год назад.
Почему в Грузии и на Украине после полицейских рейдов тусовщики вышли на улицы, а в России после запрета Outline — нет?
Паня Кириллина: «В русском рейве было очень много созидательного, но все же с первой секундочки знали, что эта культура — аутло. То, что нас не разогнали на Аутлайне 14-го года, казалось ошибкой. В 15-м — чудом. В 2016-м было дико обидно, но логично — мы же в России. Почему мы не стали выходить на площади? Во-первых, потому что мы устали выходить на площади — ведь до этого Москва это делала по гораздо более важным поводам и всегда получала по жопе. А выходить за право отчаянно веселиться, не придавая этому никаких символических смыслов, — да просто в голову не приходило».
Филипп Миронов: «Русский рейв не такой отчаянный, не такой маргинализированный, как на Украине и в Грузии — в этом его и обаяние, и бессилие. Да, чисто внешне танцы на заводах выглядят так, будто люди веселятся в последний раз, но российское общество настолько не приемлет инаковость, что рейв больше похож на театр, на имитацию 90-х, Берлина, на чего-то сочиненное, но не жизнь. Это неплохо, потому что создает ощущение безопасности, где последняя смерть от передоза случилась 20 лет назад, и у вас низкие риски быть ограбленными в «Газике». Это превратило русский рейв в прекрасно отстроенную индустрию развлечений, которая никак не соотносится с обществом и политикой (в отличие от театра).
Русский рейв автономен и хорош по своему дизайну — даже в таких радикально разобранных проявлениях, как «Рабица» и клуб «Клуб». Но чтобы культура стала обладать политической волей (и силой), ей необходима хотя бы минимальная связь с тем, что происходит за пределами темных подвалов, какой-то проблеск взрослости, ответственности. То, что в Грузии главный фестиваль 4GB назван в честь главного местного рейв-героя Гии Баканидзе, погибшего в автоаварии, а память Ромы Мазуренко увековечила Женя Куйда в приложении, которое пилится в Калифорнии, очень показательно. Русский рейв не вышел после запрета Outline на улицу потому что, с одной стороны, слишком глубоко в андеграунде, а с другой стороны — он слишком well established, потому что на рассвете большинство рейверов ждет убер, офис, ипотека».
Екатерина Дементьева: «В Грузии и в Украине действительно сломаны социальные лифты — и нет кнопки, на которую можно нажать и позвать лифтера. Поэтому клубы вроде Closer и Bassiani — это не просто классные танцполы, а места обретения собственного достоинства. В этом смысле я не вижу большой разницы между митингами Навального и митингами в поддержку Bassiani. Это какая-то совсем другая болевая точка, перекрытие кислорода, отмена права быть горожанами — так в Петербурге люди выходили, чтобы отстоять Исаакиевский собор как чудо, которое принадлежит всем, а не православной церкви.
Когда в благоустроенной Москве закрывают режиссера Серебренникова или отменяют Outline — это повод для длинного, очень фрустрирующего и очень необходимого медиа-шума, но это не повод вывести людей на улицу. Зато когда в России убивают один способ внутренней эмиграции, на его месте рождаются другие: из «Рабицы» переезжают в «Клуб», из одних сломанных медиа — в телеграм, в Гоголь-центре продолжают ставить спектакли. Это такое, кажется, вечное диссидентство, которое до сих пор нами руководит: нам не справиться с органами, поэтому давайте тихо передавать видео-самиздат на Каннский фестиваль и покупать групповые билеты в Берлин на «Арму». Но еще протесты в Грузии и в Украине говорят о том, что молодые люди видят в государстве собеседника, партнера, с которым сложно, но можно разговаривать, то в России уже ничего подобного про условную Росгвардию не думают».
