Прочитал «Былое и думы» (никакой специальной заслуги самоизоляции тут тоже нет, начал еще до всего). Не могу сказать, что рекомендую, — кажется, что чтобы по-настоящему погрузиться в текст Герцена, нужно для начала хорошо разобраться в европейской политике XIX века; иначе значительная часть текста и эмоций просто не очень понятны. То есть да: детство, юность, ссылка в Вятку, женитьба, история про Гервега — это действительно и захватывающе, и пронзительно. А вот все эти европейские вояжи, интриги и размышления; Гаррибальди, Маццини и прочий селебрити-споттинг — это уже как-то далековато. Хотя, конечно, то, как Герцен спаивает личное и политическое, психологическое и историческое, впечатляет (про это, как водится, хорошо
написано в «Полке»). Как и крайне непривычная для XIX века интертекстуальность романа — кажется, ее идеальный читатель должен хорошо помнить еще и все остальные тексты автора, а заодно знать всю его библиотеку; ну то есть это почти всегда так (Лотман про это захватывающе пишет в связи с тремя уровнями чтения «Евгения Онегина», например), но у Герцена как бы швами наружу.
Два основных мои наблюдения таковы. Первое, собственно, вытекает из вышесказанного — удивительным образом «Былое и думы» переворачивают представления о том, что более интересно: жизнь личная или жизнь историческая, общественная. Отвлеченно (мне лично) кажется, что безусловно второе; Герцен как-то так все обставляет, что получается ровно наоборот — его сердечные муки, ревности, дружбы и разрывы «работают» куда лучше, чем вторжения в большую историю (революция 1848 года, встречи с разнообразными великими бунтарями и проч.). И это заставляет задуматься о том, что ценнее и литературнее в твоем собственном опыте.
А второе наблюдение вот какое — хорошо, что я добрался до «Былого и дум» в 35 лет; кажется, читать это в юности вообще не имеет особого смысла. Дико впечатляет, насколько это разочарованная книга, почти депрессивная; насколько Герцен пишет хроники собственных поражений — и частных, и исторических. Какое там «декабристы разбудили»; тут куда важнее, что и у декабристов ничего не вышло, и у герценских «нас» ничего не выходит; он последовательно и резко отстаивает необходимость победы революции и научной рациональности — но не менее резко видит, что до этой победы очень далеко, а, возможно, она и вовсе не случится. Везде кочки, шпионы, предатели, нерешительность и тлен; ничего не стало, ничего не будет, на земле замочат, на небе залечат.
Особенный колорит все это приобретает, если держать в голове будущее той борьбы, к которой Герцен примыкает. Если зарифмовать это с нашими нынешними буднями, получается даже некоторый утешительный эффект.