Как бороться с пандемией на подводной лодке )))
Size: a a a
2020 March 06
2020 March 08
Действительно, за последние 16 лет было построено 33 корабля от 3 ранга и выше, общим водоизмещением свыше 62000 тонн. В таблице желтым цветом показаны корабли ближней морской зоны, а голубым, соответственно, дальней морской зоны.
Обратная сторона медали показывает нам, что за тот же период мы списали 31 корабль (указано минимальное количество) общим водоизмещением 90000 тонн, что превышает построенный за тот же период тоннаж в 1,5 раза. Было пущено "на иголки" 11 кораблей дальней морской зоны (обозначено голубым цветом), против 5 построенных в вышеуказанный период. А если учесть то, что большинство кораблей дальней морской зоны стоит в многолетнем ремонте (проекты 956, 1155 , 11540, 1164, 1144), а средний возраст кораблей превышает 30 лет, становится ясно, что ситуация катастрофическая! Полагаю, что та же "грустная арифметика" и с подводными лодками... (в таблице в графе "количество построенных" верно числить "количество списанных")
Учебный корабль "Смольный" и БГК-772 поставлены в сухой док Кронштадтского морского завода. Фото прислали подписчики
🇬🇷🇹🇷 Турецкий катер береговой охраны таранит греческий патрульный катер.
https://twitter.com/i/status/1236612547245211648
https://twitter.com/i/status/1236612547245211648
2020 March 10
«Эй, приятель! Я о тебе совсем позабыл. Я тебя позабросил. Ты уже научился держать в руках земной шарик? Он такой маленький, этот шарик. Там ещё есть такое место. Его называют «Мировой океан». А в нём есть ещё одно местечко, такая незначительная точка недалеко от берега — ты сейчас будешь смеяться — и там, в этой точке, на дне лежит некая железная штуковина, и уже в этой штуковине, в носовом отсеке, спят двенадцать придурков, у которых — надо же такому случиться — только одиннадцать исправных дыхательных аппаратов, и они сейчас придумают что им делать с двенадцатым — нет-нет, не аппаратом, а человеком — и выберутся отсюда к совершенно безобразной мамочке. А может, ты нас отсюда достанешь, а?
Тебе ведь ничего не стоит. Ты вон какой большой-огромный. Протянул руку и достал нас, визжащих от удовольствия. Смотри только, лодку не переломи. Ха-ха... по-моему, я пьян. Можно же опьянеть от того, что тебе тепло и ты боишься уснуть, потому что можешь проснуться и испугаться, потому что во сне можно забыть, где ты и что ты, и сколько тебе осталось... спать, конечно... да-да-да... А тот двенадцатый неисправный аппарат — мой. Это я сразу понял. Почувствовал. Шкуркой».
Александр Покровский, «72 метра».
- Есть продолжать борьбу за живучесть!
https://www.youtube.com/watch?v=KxOYdnh_E3s
Тебе ведь ничего не стоит. Ты вон какой большой-огромный. Протянул руку и достал нас, визжащих от удовольствия. Смотри только, лодку не переломи. Ха-ха... по-моему, я пьян. Можно же опьянеть от того, что тебе тепло и ты боишься уснуть, потому что можешь проснуться и испугаться, потому что во сне можно забыть, где ты и что ты, и сколько тебе осталось... спать, конечно... да-да-да... А тот двенадцатый неисправный аппарат — мой. Это я сразу понял. Почувствовал. Шкуркой».
Александр Покровский, «72 метра».
- Есть продолжать борьбу за живучесть!
https://www.youtube.com/watch?v=KxOYdnh_E3s
2020 March 11
Репортаж с выставки архива Колчака. Степан Костецкий специально для Искры́:
Довелось увидеть архив Колчака — в предпоследний день короткой выставки в Доме русского зарубежья. С 8 февраля по 8 марта она занимала маленький зал на третьем этаже музея. О ней преступно мало говорили: ситуацию лишь немного исправили русские люди в преимущественно российских медиа.
Я не бывал раньше в музее, посвящённом русской эмиграции, и не могу судить, было ли так всегда. Но так бережно, как там, обо всём русском говорят только в самых задушевных и личных разговорах. Разум, привыкший лавировать между советчиной, лающей на разные голоса, и пучиной унылого всеотрицания, с недоверием встречает аккуратность и нежность по отношению к собственной культуре: где здесь подвох? Но подвоха, видимо, действительно нет.
На колоннах — цитаты адмирала. Выбранные так, как он, возможно, выбрал бы их сам (хотя, наверное, он был бы скромнее) — не предполагающие двойных трактовок и внутренних противоречий, слова человека, последовательно и каждодневно выбирающего свой неизбежный путь.
И как будто сердцу сентиментального русского мало его военной истории: тщательно показано, что Колчак-воин — лишь одна из граней. Экскурсовод, не глядя на публику, взахлёб описывает героизм Колчака-гляциолога в изнурительных северных экспедициях и вскользь упоминает: большую часть архива занимают письма жене. «Дорогая и милая Соничка», — так начинается каждое из них, и видится, что всю любовь и заботу, что могут быть у мужчины, навсегда посвятившего себя делу, он, как и должно, дарил своей семье.
Хочется быть «беспристрастным», «объективным», но здесь это как будто невозможно: каждый экспонат, от первой известной детской фотографии Александра Васильевича до евангелия полярника с рыже-чёрной ленточкой, прошедшего с сыном Колчака войну с нацистами и концлагерь, — ещё одна часть последовательной картины чего-то удивительно прямого, живого и жизнеутверждающего. Даже не самого человека — а виднеющейся через него мощнейшей основы России.
Коллекция фотокарточек (вместе с архивом Колчака на родину вернули архив флотоводца-фотолюбителя Развозова), наградная грамота от Государя, письма о революции на флоте, сборник указов в чёрной кожаной обложке, на ней маленький герб с якорями (том восьмой, остальные утеряны, на полях — пометки рукой А.В.) По телу мурашки от мысли: ведь это — агония, это то, что проявлялось в разрухе и хаосе! Чем же был великий организм, способный так долго, так благородно сопротивляться гибели? Как прочесть надпись на наградной сабле, если всё, что у нас есть — золотой отблеск из толщи воды?
Дети и внуки Колчака уберегли архив, дети и внуки тех, кто скорбел в письмах к Софье Фёдоровне, — парижане — связались с русскими в России и за полгода предупредили, что его выставят на продажу. Как рассказал мне экскурсовод, большую часть при поддержке меценатов выкупил ГАРФ (под уставные разговоры о «примирении» с красными), около трети — сам Дом зарубежья, примерно одну десятую приобрели частные лица без посреднических организаций. Но ни одна сторона (хочется верить, что это правда) не собирается прятать экспонаты от публики: фотографии атрибутируют, документы опишут, расшифруют и оцифруют. Материалы, большая часть которых нигде не публиковалась, будут ждать своих монографий: в переписках Колчак говорит и о вынужденных и затем раздутых большевиками связях с иностранцами, и о своём видении будущего России.
Открывали выставку в спешке, за пару недель, начав подготовку, видимо, ещё до того, как бесценные документы были выкуплены в Париже (за сущие копейки: три миллиона — ничто для такого дела) и вернулись в Россию. Нужно было успеть: 7-го февраля был страшный юбилей, столетие дня, когда адмирала убили без суда и избавились от тела.
Лёгкий триумф от возвращения на родину книг и бумаг, что он держал в руках — одна из тех вещей, что позволяют на секунду забыть все ужасы прошедшего века. Но не блаженно раствориться в фантазиях — а поскорей вернуться в реальность и неутомимо черпать силы из вечного русского источника. И не сдаваться всё время, что осталось жить.
Довелось увидеть архив Колчака — в предпоследний день короткой выставки в Доме русского зарубежья. С 8 февраля по 8 марта она занимала маленький зал на третьем этаже музея. О ней преступно мало говорили: ситуацию лишь немного исправили русские люди в преимущественно российских медиа.
Я не бывал раньше в музее, посвящённом русской эмиграции, и не могу судить, было ли так всегда. Но так бережно, как там, обо всём русском говорят только в самых задушевных и личных разговорах. Разум, привыкший лавировать между советчиной, лающей на разные голоса, и пучиной унылого всеотрицания, с недоверием встречает аккуратность и нежность по отношению к собственной культуре: где здесь подвох? Но подвоха, видимо, действительно нет.
На колоннах — цитаты адмирала. Выбранные так, как он, возможно, выбрал бы их сам (хотя, наверное, он был бы скромнее) — не предполагающие двойных трактовок и внутренних противоречий, слова человека, последовательно и каждодневно выбирающего свой неизбежный путь.
И как будто сердцу сентиментального русского мало его военной истории: тщательно показано, что Колчак-воин — лишь одна из граней. Экскурсовод, не глядя на публику, взахлёб описывает героизм Колчака-гляциолога в изнурительных северных экспедициях и вскользь упоминает: большую часть архива занимают письма жене. «Дорогая и милая Соничка», — так начинается каждое из них, и видится, что всю любовь и заботу, что могут быть у мужчины, навсегда посвятившего себя делу, он, как и должно, дарил своей семье.
Хочется быть «беспристрастным», «объективным», но здесь это как будто невозможно: каждый экспонат, от первой известной детской фотографии Александра Васильевича до евангелия полярника с рыже-чёрной ленточкой, прошедшего с сыном Колчака войну с нацистами и концлагерь, — ещё одна часть последовательной картины чего-то удивительно прямого, живого и жизнеутверждающего. Даже не самого человека — а виднеющейся через него мощнейшей основы России.
Коллекция фотокарточек (вместе с архивом Колчака на родину вернули архив флотоводца-фотолюбителя Развозова), наградная грамота от Государя, письма о революции на флоте, сборник указов в чёрной кожаной обложке, на ней маленький герб с якорями (том восьмой, остальные утеряны, на полях — пометки рукой А.В.) По телу мурашки от мысли: ведь это — агония, это то, что проявлялось в разрухе и хаосе! Чем же был великий организм, способный так долго, так благородно сопротивляться гибели? Как прочесть надпись на наградной сабле, если всё, что у нас есть — золотой отблеск из толщи воды?
Дети и внуки Колчака уберегли архив, дети и внуки тех, кто скорбел в письмах к Софье Фёдоровне, — парижане — связались с русскими в России и за полгода предупредили, что его выставят на продажу. Как рассказал мне экскурсовод, большую часть при поддержке меценатов выкупил ГАРФ (под уставные разговоры о «примирении» с красными), около трети — сам Дом зарубежья, примерно одну десятую приобрели частные лица без посреднических организаций. Но ни одна сторона (хочется верить, что это правда) не собирается прятать экспонаты от публики: фотографии атрибутируют, документы опишут, расшифруют и оцифруют. Материалы, большая часть которых нигде не публиковалась, будут ждать своих монографий: в переписках Колчак говорит и о вынужденных и затем раздутых большевиками связях с иностранцами, и о своём видении будущего России.
Открывали выставку в спешке, за пару недель, начав подготовку, видимо, ещё до того, как бесценные документы были выкуплены в Париже (за сущие копейки: три миллиона — ничто для такого дела) и вернулись в Россию. Нужно было успеть: 7-го февраля был страшный юбилей, столетие дня, когда адмирала убили без суда и избавились от тела.
Лёгкий триумф от возвращения на родину книг и бумаг, что он держал в руках — одна из тех вещей, что позволяют на секунду забыть все ужасы прошедшего века. Но не блаженно раствориться в фантазиях — а поскорей вернуться в реальность и неутомимо черпать силы из вечного русского источника. И не сдаваться всё время, что осталось жить.
2020 March 13
Строим флот сильной страны!
