Михаил Елизаров о Юрии Мамлееве
Пусть будут три условных этапа. Тогда первый — заочный. Когда-то в Харькове, сразу после школы, я взялся сочинять. В рассказе Юрия Витальевича Мамлеева «Искатели» есть персонаж Григорий, молодой окраинный люмпен, «влипший в задумчивую мистику». Он посещает библиотеку, у него водятся «мысли» — о демонах, сложной городской метафизике. Он считает, что эти мысли — единственное ценное, что отличает его от других. Он ими гордится, мыслями, и никому о них не рассказывает. У меня было примерно то же самое, только с рассказами — о поврежденном мире, искривленных людях.
В отличие от мамлеевского Гриши я был тщеславен и однажды поделился опусами с московской кочующей богемой. Они мне бросили снисходительно: «Мамлееву подражаешь?» Я, предельно невежественный, мало читал и не знал, кто такой Мамлеев. У знакомых, к счастью, нашлось издание начала 1990-х годов, где был роман «Шатуны» и ранние рассказы. От этих текстов меня, как мамлеевского Гришу из «Искателей», накрыл экзистенциальный ужас — я не уникален в своих мыслях, в видении мира! Более того, я понял, что живет человек, писатель, который почувствовал эту поврежденность намного раньше меня. Гриша повесился, а я же только затосковал и на какое-то время охладел к своим рассказам. Решил — буду лучше певцом.
Второй этап — личное знакомство. В 2007 году я переехал в Москву. Пожалуй, что познакомились в издательстве «Ад Маргинем». Я подошел к нему почтительно и нерешительно, что-то промямлил: «Счастлив видеть, читаю, бесконечно уважаю». А Мамлеев очень тепло ко мне отнесся, пригласил в Переделкино, где они жили, — Юрий Витальевич и Мария Александровна, его супруга.
Я потом наезжал туда довольно часто — не один, всегда набирались попутчики — поглазеть на Мамлеева.
Кто-то (девичий голос):
— Юрий Витальевич, а скажите тост!
Мамлеев:
— За бессмертие!
Наверное, в своем потребительском, читательском эгоизме мы все жаждали видеть и слышать «мамлеевщину» — бытовую бесовщину, безумие. Но то, что жило в его текстах, отсутствовало в Мамлееве-человеке. Он не считал нужным транслировать в быту свою литературную ноту. Как если бы вообразить диктора Левитана, который у себя дома не может выйти из тембрального образа и произносит «Подайте-ка чаю» тем же голосом, которым «Сегодня! Освободили! Город! Курск!».
Поэтому и легче любить ранние мамлеевские тексты, в них больше игры, сюжета. Но очевидно же, что Юрию Витальевичу с возрастом стало скучно кого-то занимать, и он решил: времени в обрез, давайте говорить о главном. А «главное» уже не предусматривало заботы о читателе — не до развлечений.
Идем на электричку мимо Переделкинского кладбища.
Кто-то (с неудовольствием):
— А могли бы еще посидеть.
Я:
— От Мамлеевых лучше уйти до полночи, потому что если задержаться, то можно и вовсе не уйти, сгинуть.
И третий этап — больничный. Сложно представить, но его, умирающего, заботило не собственное самочувствие, а, к примеру, события в Новороссии. Он говорил, что место, где происходит война, другое. Там иные ценности, живые существа иначе реагируют на то, что происходит вокруг, потому что они либо хотят жить, либо не хотят. На юго-востоке в войне, в муках и крови появляется новая русская метафизика.
Что еще? Досадовал из-за неоконченной книги воспоминаний. Переживал из-за философского проекта «Россия Вечная».
Но ни разу не пожалел себя.
Лежачий, без сил, все равно не ел в кровати. Заставлял себя подняться, чтоб сесть за стол.
Вот Мария Александровна ставит перед ним тарелку. Юрий Витальевич благодарит, подносит руку супруги к губам, целует кончики пальцев.
Удивительные взаимоотношения. «Старосветские» метафизики, два преданных пожилых друга, которые прожили бок о бок долгую жизнь, вместе осмысляли потустороннее, религию, Россию...
Юрий Витальевич Мамлеев навсегда вошел в канон того, что называется Великая Русская Литература.
Иногда сожалею, что не задал ему каких-то вопросов. А ведь была возможность, когда ездил в Переделкино. Можно было расспросить и про рай, и про ад, про миры, чертей и демонов. Когда-то постеснялся, а теперь поздно, однажды по-любому сам все
Пусть будут три условных этапа. Тогда первый — заочный. Когда-то в Харькове, сразу после школы, я взялся сочинять. В рассказе Юрия Витальевича Мамлеева «Искатели» есть персонаж Григорий, молодой окраинный люмпен, «влипший в задумчивую мистику». Он посещает библиотеку, у него водятся «мысли» — о демонах, сложной городской метафизике. Он считает, что эти мысли — единственное ценное, что отличает его от других. Он ими гордится, мыслями, и никому о них не рассказывает. У меня было примерно то же самое, только с рассказами — о поврежденном мире, искривленных людях.
В отличие от мамлеевского Гриши я был тщеславен и однажды поделился опусами с московской кочующей богемой. Они мне бросили снисходительно: «Мамлееву подражаешь?» Я, предельно невежественный, мало читал и не знал, кто такой Мамлеев. У знакомых, к счастью, нашлось издание начала 1990-х годов, где был роман «Шатуны» и ранние рассказы. От этих текстов меня, как мамлеевского Гришу из «Искателей», накрыл экзистенциальный ужас — я не уникален в своих мыслях, в видении мира! Более того, я понял, что живет человек, писатель, который почувствовал эту поврежденность намного раньше меня. Гриша повесился, а я же только затосковал и на какое-то время охладел к своим рассказам. Решил — буду лучше певцом.
Второй этап — личное знакомство. В 2007 году я переехал в Москву. Пожалуй, что познакомились в издательстве «Ад Маргинем». Я подошел к нему почтительно и нерешительно, что-то промямлил: «Счастлив видеть, читаю, бесконечно уважаю». А Мамлеев очень тепло ко мне отнесся, пригласил в Переделкино, где они жили, — Юрий Витальевич и Мария Александровна, его супруга.
Я потом наезжал туда довольно часто — не один, всегда набирались попутчики — поглазеть на Мамлеева.
Кто-то (девичий голос):
— Юрий Витальевич, а скажите тост!
Мамлеев:
— За бессмертие!
Наверное, в своем потребительском, читательском эгоизме мы все жаждали видеть и слышать «мамлеевщину» — бытовую бесовщину, безумие. Но то, что жило в его текстах, отсутствовало в Мамлееве-человеке. Он не считал нужным транслировать в быту свою литературную ноту. Как если бы вообразить диктора Левитана, который у себя дома не может выйти из тембрального образа и произносит «Подайте-ка чаю» тем же голосом, которым «Сегодня! Освободили! Город! Курск!».
Поэтому и легче любить ранние мамлеевские тексты, в них больше игры, сюжета. Но очевидно же, что Юрию Витальевичу с возрастом стало скучно кого-то занимать, и он решил: времени в обрез, давайте говорить о главном. А «главное» уже не предусматривало заботы о читателе — не до развлечений.
Идем на электричку мимо Переделкинского кладбища.
Кто-то (с неудовольствием):
— А могли бы еще посидеть.
Я:
— От Мамлеевых лучше уйти до полночи, потому что если задержаться, то можно и вовсе не уйти, сгинуть.
И третий этап — больничный. Сложно представить, но его, умирающего, заботило не собственное самочувствие, а, к примеру, события в Новороссии. Он говорил, что место, где происходит война, другое. Там иные ценности, живые существа иначе реагируют на то, что происходит вокруг, потому что они либо хотят жить, либо не хотят. На юго-востоке в войне, в муках и крови появляется новая русская метафизика.
Что еще? Досадовал из-за неоконченной книги воспоминаний. Переживал из-за философского проекта «Россия Вечная».
Но ни разу не пожалел себя.
Лежачий, без сил, все равно не ел в кровати. Заставлял себя подняться, чтоб сесть за стол.
Вот Мария Александровна ставит перед ним тарелку. Юрий Витальевич благодарит, подносит руку супруги к губам, целует кончики пальцев.
Удивительные взаимоотношения. «Старосветские» метафизики, два преданных пожилых друга, которые прожили бок о бок долгую жизнь, вместе осмысляли потустороннее, религию, Россию...
Юрий Витальевич Мамлеев навсегда вошел в канон того, что называется Великая Русская Литература.
Иногда сожалею, что не задал ему каких-то вопросов. А ведь была возможность, когда ездил в Переделкино. Можно было расспросить и про рай, и про ад, про миры, чертей и демонов. Когда-то постеснялся, а теперь поздно, однажды по-любому сам все
