KA
Утром 12-го апреля 1961 года в редакции «Бакинский рабочий» был настоящий переполох – ТАСС сообщило, что только что первый человек полетел в космос, и этот человек – наш советский космонавт Юрий Гагарин! Николаю Николаевичу Гладилину, главному редактору «Бак. рабочего», позвонили из ЦК КП Азербайджана и сказали, что этому историческому событию должна быть посвящена вся газета – все шесть страниц!
Любой, мало-мальски посвященный в газетную кухню, знает, что это непростая задача. Ведь бОльшую часть газетной площади каждого номера всегда занимают материалы, заготовленные заранее. А в день выхода пишется, обычно, только первая полоса – новости, сообщения ТАСС и пришедшие сверху постановления ЦК КПСС и правительства. А тут вдруг – всю газету нужно посвятить событию, о котором известно только несколько слов: лейтенант Юрий Гагарин… взлетел с космодрома «Байконур»…
В панике главный собрал в своем кабинете всю редакцию, за исключением отдела фельетонов. Мне, как фельетонисту, не было места на этом празднике жизни. Чувствуя себя отверженным и обиженным, я бродил по пустым коридорам редакции, курил «Приму» и думал, чем бы заняться.
Через час все сотрудники гурьбой выскочили из кабинета Н.Н., разбежались по своим комнатам и набросились на телефоны – собирать отклики на исторический полет Гагарина нефтяников, хлопкоробов и других трудящихся нашей солнечной республики.
Я загасил сигарету и открыл дверь кабинета главного. В его глубине Н. Н. сидел за своим столом с двумя телефонными трубками в руках. С кем он говорил, я не знаю, но думаю, что с отделом пропаганды ЦК КП Азербайджана и с Москвой, со своими друзьями в «Правде» – а с кем еще он мог разговаривать с такую историческую минуту?
Потом все же оторвался от одной трубки и взглянул на меня отсутствующими глазами:
– Что?
– Я пошел в роддом, – сказал я, стоя в двери.
– Да иди куда хочешь! – отмахнулся он.
Стремительно выскакивая за дверь, я услышал его запоздалое «А зачем тебе в роддом?», но сделал вид, что этот вопрос уже не застал меня в редакции.
В Баку стояла весна, теплое солнце заливало город, на проспекте Низами пахло цветочными клумбами и тутовыми деревьями, прохожие улыбались и поздравляли друг друга с полетом в космос.
Через пять минут я был на улице революционера Басина, в проходной того самого роддома, где родился. Любой бакинец моего возраста знает этот двухэтажный белый дом за высоким крашеным забором. Мужчин в этот дом тогда не пускали ни под каким предлогом. Поэтому возле забора, под окнами роддома, постоянно толпились молодые и не очень молодые отцы, ожидая, когда в окне на втором этаже откроется форточка и оттуда крикнут: «Мамедов, мальчик!» или «Мамедов, девочка…». Если кричали «мальчик», счастливые отец и его друзья начинали плясать лезгинку прямо на трамвайных путях улицы Басина, а если кричали «девочка», то несчастный с позором плелся домой, как побитая собака…
Но красная «корочка» сотрудника «Бакинского рабочего», которую я гордо показал вахтеру в проходной, открыла мне дорогу в кабинет главврача.
– Поздравляю! – сказал я ей с энтузиазмом Остапа Бендера.
Однако главврач, наверно, тоже читала «Двенадцать стульев» и потому спросила подозрительно:
– С чем вы меня поздравляете?
– Юрий Гагарин полетел в космос!
– И что? Мы-то какое к этому имеем отношение?
– Самое прямое! – бодро заверил я. – Вашему родильному дому оказана высокая честь назвать всех мальчиков, родившихся сегодня, именем нашего первого космонавта!Главврач, которой было лет пятьдесят, в упор посмотрела мне в глаза.
– Ты это сам придумал? Или… – и она подняла глаза к потолку.
– Или! – твердо сорвал я. – Конечно, или.
– А если роженицы не захотят?
– Это зависит от подхода. Если вы пустите меня к ним в палату…
– Исключено! – отрезала она. – Мужчинам в палату рожениц вход запрещен.
– Конечно, – согласился я. – Но это в обычные дни. А сегодня не обычный день, а совершенно исключительный! Мы в космос полетели! Так неужели корреспонденту партийной газеты в женскую палату нельзя зайти?
Главврач секунду молча смотрела мне в глаза, гадая: а что, если этот рыжий засранец напишет
Любой, мало-мальски посвященный в газетную кухню, знает, что это непростая задача. Ведь бОльшую часть газетной площади каждого номера всегда занимают материалы, заготовленные заранее. А в день выхода пишется, обычно, только первая полоса – новости, сообщения ТАСС и пришедшие сверху постановления ЦК КПСС и правительства. А тут вдруг – всю газету нужно посвятить событию, о котором известно только несколько слов: лейтенант Юрий Гагарин… взлетел с космодрома «Байконур»…
В панике главный собрал в своем кабинете всю редакцию, за исключением отдела фельетонов. Мне, как фельетонисту, не было места на этом празднике жизни. Чувствуя себя отверженным и обиженным, я бродил по пустым коридорам редакции, курил «Приму» и думал, чем бы заняться.
Через час все сотрудники гурьбой выскочили из кабинета Н.Н., разбежались по своим комнатам и набросились на телефоны – собирать отклики на исторический полет Гагарина нефтяников, хлопкоробов и других трудящихся нашей солнечной республики.
Я загасил сигарету и открыл дверь кабинета главного. В его глубине Н. Н. сидел за своим столом с двумя телефонными трубками в руках. С кем он говорил, я не знаю, но думаю, что с отделом пропаганды ЦК КП Азербайджана и с Москвой, со своими друзьями в «Правде» – а с кем еще он мог разговаривать с такую историческую минуту?
Потом все же оторвался от одной трубки и взглянул на меня отсутствующими глазами:
– Что?
– Я пошел в роддом, – сказал я, стоя в двери.
– Да иди куда хочешь! – отмахнулся он.
Стремительно выскакивая за дверь, я услышал его запоздалое «А зачем тебе в роддом?», но сделал вид, что этот вопрос уже не застал меня в редакции.
В Баку стояла весна, теплое солнце заливало город, на проспекте Низами пахло цветочными клумбами и тутовыми деревьями, прохожие улыбались и поздравляли друг друга с полетом в космос.
Через пять минут я был на улице революционера Басина, в проходной того самого роддома, где родился. Любой бакинец моего возраста знает этот двухэтажный белый дом за высоким крашеным забором. Мужчин в этот дом тогда не пускали ни под каким предлогом. Поэтому возле забора, под окнами роддома, постоянно толпились молодые и не очень молодые отцы, ожидая, когда в окне на втором этаже откроется форточка и оттуда крикнут: «Мамедов, мальчик!» или «Мамедов, девочка…». Если кричали «мальчик», счастливые отец и его друзья начинали плясать лезгинку прямо на трамвайных путях улицы Басина, а если кричали «девочка», то несчастный с позором плелся домой, как побитая собака…
Но красная «корочка» сотрудника «Бакинского рабочего», которую я гордо показал вахтеру в проходной, открыла мне дорогу в кабинет главврача.
– Поздравляю! – сказал я ей с энтузиазмом Остапа Бендера.
Однако главврач, наверно, тоже читала «Двенадцать стульев» и потому спросила подозрительно:
– С чем вы меня поздравляете?
– Юрий Гагарин полетел в космос!
– И что? Мы-то какое к этому имеем отношение?
– Самое прямое! – бодро заверил я. – Вашему родильному дому оказана высокая честь назвать всех мальчиков, родившихся сегодня, именем нашего первого космонавта!Главврач, которой было лет пятьдесят, в упор посмотрела мне в глаза.
– Ты это сам придумал? Или… – и она подняла глаза к потолку.
– Или! – твердо сорвал я. – Конечно, или.
– А если роженицы не захотят?
– Это зависит от подхода. Если вы пустите меня к ним в палату…
– Исключено! – отрезала она. – Мужчинам в палату рожениц вход запрещен.
– Конечно, – согласился я. – Но это в обычные дни. А сегодня не обычный день, а совершенно исключительный! Мы в космос полетели! Так неужели корреспонденту партийной газеты в женскую палату нельзя зайти?
Главврач секунду молча смотрела мне в глаза, гадая: а что, если этот рыжий засранец напишет
