Когда читаю такие вот посты — то все же немного горжусь собой. Я прожил в Германии 15 лет. О том, чтобы получить гражданство, я задумался через 5. Я пришел в соответствующее ведомство и сдал тест на натурализацию — на 100 из 100. Я ответил на все вопросы, на которые, по мнению миграционных властей, должен ответить настоящий немец. Немецкая музыка, немецкая литература, немецкий футбол, немецкая история и немецкое право.
Но дальше я спросил себя: а немец ли я? Ведь в документе моем будет написано именно так. За тестами и проверками обязательно последует присяга. И честно ответил себе, что нет. В первый раз я побывал в Германии в 7 лет. Я учился там в школе. Мои любимые группы — немецкие, мои любимые книги— немецкие. Я говорю на языке без тени «русского деревянного» в акценте. Но всё равно — это мимикрия, я просто шпион на чужой территории, русская бомба в упаковке «киндер-сюрприза».
Мой сын ходил в садик с сыном польского режиссера, отец которого, в свою очередь, был хардкорным диссидентом, сбежавшим из-за железного занавеса. Мы с ним много разговаривали, и он убеждал меня, что всё это фикция: флаги, присяги, слова в документе. Немецкий паспорт — это просто удобная книжица, по которой можно много куда ездить без виз. И я почти согласился.
Но получение немецкого гражданства подразумевает отказ от российского. Прежде чем тебе дадут возможность доказать, что ты немец, надо будет убедить наши власти (и себя), что ты не русский. А этого я никак не мог себе представить. Отказаться от Родины, которая к моменту этих вот моих размышлений уже вернула Крым, и которую за это так сильно и так командно ненавидели в стране, где я тогда жил, было невозможно.
Кем бы я стал? Немцем, читающим в интернете все новости «Русской Весны»? Немцем на митингах против Евросоюза, немцем, голосующим за АдГ? Немцем, которому ночами снится дача на 7 километре близ города Ижевска, потому что сколько бы человек ни ездил, сколько бы ни менял мест, во сне невидимый канат всегда притягивает его к призрачному якорю — дому, где прошло его детство?
В лучшем случае — да. В худшем— превратился бы вот в это жалкое существо, которое картинно презирает все, чем оно было и продолжает быть, сколько бы оно себя ни убеждало. «Теперь это ваши выборы, ваши репрессии и ваша свобода слова», а я, смотрите на меня, отплываю на белом пароходе от вашего берега, хоть и знаю про себя, что никогда не доплыву до другого.
Идите на хер. Это мои выборы, мои репрессии, моя свобода и моя несвобода. Мое поражение и мое торжество. И моя краснокожая паспортина.
