Сегодня хоронили Игоря Малашенко. Полупустой зал прощаний на Троекуровском, три дежурные речи. Три круглых стола на поминках. Мою бабушку хоронило втрое больше людей. Не было ни уникального журналистского коллектива, ни ветеранов сцены, ни тех, кто вместе с ним когда-то создавал НТВ. Из тех 90-х, когда он почти что стал полудержавным властелином пришли только Юмашевы, люди в знакомствах, чувствах и дружбе безупречные. Паша Лобков, Петр Орлов, Саша Будберг. Петр Авен. Под конец приехала Максимовская, но до могилы не дошла. И все.
– Как же это все странно, – сказал я у могилы уже Сергею Бунтману. – Ну Игорь вообще ж ни с кем особо не ругался, никого не обвинял, в революциях не участвовал. Ну как можно было не приехать? Как? Человек 10 в сущности лет руководил русским телевидением. Буквально всем.
– Я просто сейчас даже не хочу про это думать, – ответил Сергей. – Просто вот понимаю, что сейчас меня просто разорвет.
В 1996-м Малашенко предложили возглавить администрацию. Было это так, Валентин Юмашев рассказал сегодня на поминках.
Ельцин его даже не позвал, не пожал руку. Не предложил чаю.
Он ему позвонил.
– В мэрии (там сидело руководство Медиа-Моста) была спецсвязь, – сказал Юмашев. – Ну и мы устроили их разговор. Я закрыл дверь, и оставил их на полчаса.
Полчаса телефонного разговора. С человеком, который в сущности выиграл твои выборы.
И Малашенко отказался.
Я бы тоже отказался.
20 лет он жил в пустоте. Человек, который мог править Россией и уж точно управлял невероятно сложными огромными процессами на телевидении вдруг оказался никому не нужен.
Забыт. Брошен.
Он – может – и сам сперва так хотел, но потом, поняв как это тяжело жить необязательной жизнью, пытался из этой необязательности выбраться.
Но было уже поздно.
Он так и не смог выкарабкаться из общей русской нынешней тоски, с которой мое поколение почти сжилось.
Ему, человеку, строившему 90-е, нынешнее время казалось слишком жестким. И он вроде бы и хотел в нем жить, а в то же время пытался его полностью виртуализировать.
Ему хотелось делать президентскую кампанию, где бы не было настоящего народа. Народ опасен. Бесполезен. Лучше все снять на хромакее. На зеленой тряпке.
Он любил сидеть один в комнате с зелеными стенами без окон, перед большим кажется выключенным монитором.
Его никто не трогал. И он никого не трогал.
Его присутствие было необязательным, и он это прекрасно знал.
И вот 20 лет необязательной жизни закончились.
Это невыносимо трудно, больно, почти невозможно бороться с собственной необязательностью. Вы уж мне поверьте. Когда ты живешь жизнь, где ты в общем совершенно необязательный элемент. Виртуальный персонаж на зеленой тряпке.
Ты вроде бы пытаешься жить, но жизнь отторгает тебя. Не потому, что ты чужеродный жизни предмет. Ты просто был когда-то нужен, а потом перестал. Как зуб мудрости. Вот они же зачем-то нужны? Или нет, черт их знает.
Игорь нес необязательность жизни почти 20 лет. Последние годы ему конечно (что бы там ни говорили) подарила Божена. В сущности она попыталась вернуть в его жизнь эту обязательность.
Но увы жизнь всегда больше, величественней и сильнее одного человека: жены, матери, сына. Первое время ты можешь жить ради кого-то, но потом, жизнь обрушивает на тебя все потоки твоей ничтожности.
И сил не хватает, – необязательная жизнь обязательно закончится.
И 40 человек на твоих похоронах лишь докажут, что ты был прав. Даже твоя смерть для тех, кто когда-то дрожал в твоей приемной, кто ждал этих твоих записок на бланке "Президент НТВ" стала необязательным событием.
Мне очень стыдно, что я когда-то не сумел заметить в нем этой трагедии, которую я знаю очень хорошо. С которой тоже живу и тоже не борюсь.
Простите меня.
