Эдвард Чесноков — для Незыгаря
Егор умер. Да здравствует Егор!
В литинститутском отрочестве я читал статьи Маяковского с простыми и страшными заголовками: «Умер Александр Блок». И потом, сразу следующая — «В. В. Хлебников». Тоже три слова, и даже без перфектного глагола «умер»: ещё страшнее.
И страшно не то, что умер. «Умереть суждено каждому, но не каждая смерть имеет одинаковое значение» (из цитатника Мао).
Страшно — что подбит на взлёте. Что мог бы ещё — и столь многое — сделать. В 35-то годов, когда пред мужчиной ещё только вёрстаются горизонты.
Егор Просвирнин доказал, что в русских медиа можно вырваться из бинарного тупика («делать СМИ за госденьги о том, что всё хорошо»; «делать СМИ за деньги Ходорковского о том, что всё плохо») — в пользу tertium datur: делать медиа по подписной модели, поставляя премиальный контент за деньги восторженных читателей.
Его «Спутник и Погром» (запрещённый в Российской Федерации) был сетевым ластиком, счищавшим с фасада российского царского дома все советские и постсоветские блямбы и напластования — так, что, в конце концов, представала настоящая, Историческая Россия, во всей своей многообразной многообразности, во всём своей неугасшем блеске.
Он опережал своё время. Ныне российские системные СМИ говорят о Крыме, Донбассе, европейском либералобесии иль американских погромах — почти теми же формулами, какие Егор вывел ещё в начале минувшего десятилетия.
В конце концов он перерос свой отроческий этнонационализм — как, да простите меня за сравнение, Пушкин перепрыгнул ранне-срамные стишки про «воспитанного под барабаном» царя. Последние года полтора-два — это было видно даже по его интервью — Егор (то ли серьёзно, то ли в виде очередной интеллектуальной игры) декларировал отказ от той самой идеологии, некогда сделавшей его имя. Возможно, он пришёл к пониманию того, что оптимальная форма организации больших пространств — Империя: и полиэтничная, и в то же время — Российская, белоцарская, добрая.
Егор не был добрым; в тусовочке, кажется, отсутствовал человек, с которым он бы не перессорился; возможно, именно это — отсутствие в том «декабрьском Англетере» такого настоящего товарищеского плеча — его и сгубило.
Егор был человеком принципа. За несколько дней до трагедии я переписывался с ним в телеграме — совершенно ни о чём, файф-о-клокно — и он невзначай, без эмоций, упомянул, что в силу ряда причин вынужден платить зарплату своей команде (занимался медиа-проектами) из своих кровных.
И сегодня — в мире, где люди атомизированы, где никто никому ничего не должен, кроме платежа банку по ипотеке, — он поступал достойно по отношению к тем, за кого взял ответственность. И уже это искупает его ужасные, нагаллюцинированные тексты из серии «22 июня — день русского реванша»: этот текст — твой позор, Егор, и будет скрести твою душу до самого страшного суда.
Ибо в последние годы он — бывший ранее вполне советским воинствующим безбожником — как-то (по крайней мере, мне хочется в это верить) примирился с русским православием, перестав лыбиться про словах «духовные скрепы».
Наконец, мне посчастливилось ознакомиться с его знаменитым в узких кругах текстом про США, как в старые времена, ходившим по Москве в списках (ссылкой на гуглодоксы). Этот блистательный анализ причин нынешнего Разъединения Штатов нам ещё только предстоит перечитать и осмыслить.
И помню ещё одно. Раз Егор переслал мне видео, как вальяжно-летне сидит на балконе того самого «Дома под балериной» над магазом «Армения», слушает нашу радио-программу с Кашиным с видом на Пушкинскую площадь. Мальчик из Владивостока, потом — из Подмосковья, «публицист-маргинал». ДОБИЛСЯ.
Из этого дома, подобно герою фантасмагорического романа Лео Перуца, он и прыгнул в неизвестное. Оторопь — ведь я совсем недавно писал ему: «Смотри, из окна [здания некоей спецслужбы] выпал важный свидетель, как Савинков».
И — вот оно как.
Боже, прости нас, раб твоих, за все наши заблуждения, и направь на путь истинный, и сподобь нас завершить начатое, ибо Сын Твой смертен, и паче смертен внезапно.