Лапин, Эрнст семидесятых:
Я и сам люблю поэзию и тоже кой о чем ведал, но сильно уступал ему в эрудиции.
— А письма Цветаевой к Тесковой вы читали? В каком издании? В
пражском?
Я кивнул.
— Надо читать обязательно в парижском...
Дальше мы начали щеголять друг перед другом сведениями и цитатами, которые можно было почерпнуть только из книг, изданных на Западе,
запрещенных к ввозу в Россию и вообще у нас в стране недозволенных,
подпольных, нелегальных. В разговоре упоминались книги Надежды Яковлевны
Мандельштам и Ольги Ивинской, воспоминания и "Реквием" Ахматовой, неизданные стихотворения Цветаевой, звонок Сталина к Пастернаку, подробности о Нобелевской премии за роман "Доктор Живаго", мандельштамовские стихи "о кремлевском горце", которые обошлись автору ценою в жизнь, и многое другое, за что нас обоих по тем временам можно было легко упрятать за решетку. Я поразился тогда С. Г. Лапину — такого образованного начальника я встречал впервые. Но еще больше я поразился тому, как в одном человеке наряду с любовью к поэзии, с тонким вкусом, эрудицией умещаются старорежимные наклонности. Помимо запретов некоторых передач, выдирок из фильмов и спектаклей, жесткого цензурного гнета он еще не разрешал на экране телевизора появляться людям с бородами, а штатные сотрудницы, осмелившиеся приходить на работу в брюках, нещадно преследовались и наказывались за подобное вольнодумство.