Сюжет с наименованием омского аэропорта в честь Егора Летова из стадии «честные люди троллят государственную машину» перешел в стадию «государственная машина троллит честных людей». На старте это выглядело заведомо нереализуемой идеей, которая в лучшем случае останется чем-то вроде, если знаете, барнаульского метро. Теперь это уже большой проект, во главе которого стоят, скажем так, совсем не те люди, которым я когда-то на Болотной пел «Все идет по плану», и если две недели назад спорили, есть ли шансы у Летова на попадание хотя бы в шорт-лист этого, в общем, сомнительного голосования по сомнительной идее, то теперь чаще рассуждают о том, что сам нонконформист Летов, наверное, был бы первым, кто протестовал против идеи дать его имя омскому аэропорту. Давать аэропортам имена великих людей придумали Мединский и Шевкунов, сейчас в авангарде борьбы за аэропорт Летова — Маргарита Симоньян и Кристина Потупчик, а посты в соцсетях с агитацией за аэропорт пишут вообще какие-то люди, у которых несколькими месяцами ранее Москва хорошела при Собянине. То есть нас втянули в какую-то кампанию, призванную то ли отвлечь от пенсионной реформы, то ли дискредитировать гражданское общество, то ли и то, и другое.
Тут вертится на языке слово «казенщина», но нет, до казенщины еще ехать и ехать. Казенщиной будет, когда Мединский с губернатором разрежут красную ленточку перед вывеской «Аэропорт Егора Летова», и когда полицейский майор, который, конечно, ни на каком льду не поскользнется, составит первый протокол с тем же местом действия «Аэропорт Егора Летова». Вот это будет казенщина, это будет повод кривиться и ворчать, что хорошо, что этого не видит Егор — но до этой казенщины еще далеко, и за нее еще надо бороться. А сейчас не казенщина, сейчас пока, как у Сорокина, будущие мотки колючей проволоки еще кудрявятся нежной зеленью. Сейчас комсомольско-молодежный натужный энтузиазм, сейчас вот эта, уже не раз о себе заявлявшая, фракция умеренного нонконформизма в дозволенных рамках подхватила омскую инициативу и тащит ее вперед — туда, где майор, да.
И, наблюдая за тем, как дорогое мне и таким, как я, имя уплывает через Маргариту Симоньян куда-то туда, к майору, что я испытываю? Легкую грусть, нежность и сдержанный оптимизм. У нас есть опыт Пастернака, ворчавшего по поводу того, как Маяковского при Сталине внедряли как картошку при Екатерине, есть тоже сталинского времени опыт с Пушкиным, из которого в 1937 году к столетию его гибели соорудили второго Ленина, есть друзья Высоцкого, которых шокировал надгробный памятник с конями, и друзья Бродского, которых тошнит, когда они видят его цитаты в «Одноклассниках». И понятно, что каждому приятнее чувствовать себя Пастернаком, а не пионером, которого заставляют учить поэму «Хорошо». Казенщину мы не любим, конечно. Но когда казенщине противостоит снобизм — это уже как жаба и гадюка. Когда от Маргариты Симоньян Егора Летова защищает Сергей Пархоменко, я готов приветствовать Маргариту Симоньян и ее миньонов из соцсетей, правда здесь на их стороне.
Превращение художника в национального классика — процесс политический. Искусствоведы, эстеты, друзья и родственники покойного в этом процессе решающего голоса не имеют. Это не вопрос эстетики, не вопрос букв и нот, а вопрос приоритетов и ценностей, и как в этой системе координат описывается Летов — тут каждый ответит по-своему, для кого-то первична его роль в андеграунде восьмидесятых, для кого-то — вписанность в общемировой культурный контекст, для кого-то анархизм, для кого-то — красно-коричневый нонконформизм девяностых, тут действительно нет безусловного ответа, и это тоже, между прочим, признак художника того типа, который у нас исторически называется «наше все».
