Советская уравниловка корнями уходила в общинный крестьянский коммунизм, о котором писалось в первых главах. Но это равенство было разумным, население его в основном приняло.
Дж. Кейнс, работавший тогда в СССР, в статье «Беглый взгляд на Россию» (1925) писал: «Я не считаю, что Русский Коммунизм изменяет или стремится изменить природу человека, что он делает евреев менее жадными, а русских менее экстравагантными, чем они были… Но в будущей России, видимо, карьера “делающего деньги” человека просто невозможна как доступная в силу своей открытости для респектабельного человека сфера деятельности, как и карьера вора-взломщика либо стремление научиться подлогам и хищениям. Каждый должен работать на общество – гласит новое кредо – и, если он действительно выполняет свой долг, общество его всегда поддержит. Подобная система не ставит целью понижать доходы, уравнивая их, – по крайней мере, на нынешней стадии. Толковый и удачливый человек в Советской России имеет более высокие доходы и живет благополучнее, нежели все другие люди».
Кейнс писал это в 1925 г., а ведь тот, первый этап советского проекта был, конечно, гораздо более уравнительным, нежели 70-е годы. Тогда, например, действовал т. н. «партмаксимум» – обязанность члена партии сдавать государству доходы, превышающие определенный максимум. Устройство народного хозяйства СССР как хозяйства одной большой семьи обеспечило ему огромную мобильность всей системы производственных ресурсов, несравнимую с тем, что мог обеспечить рынок с его стихийными механизмами.
Это отличие от рыночной экономики было столь разительно, что западная методология экономического анализа не могла делать стандартных измерений параметров советского хозяйства. Но с 1960-х годов общество стало изменяться, и эти процессы не были поняты. Когда произошла смена поколений, так что люди молодого и среднего возраста просто не представляли себе, что такое голод и недоедание, на советское равенство начались атаки (сначала в элите).
Мао Цзэдун как-то сказал в беседе с Андре Мальро: «Когда существует голод, то стремление к равенству приобретает силу религиозного чувства». Тот, кто хотя бы военное детство провел как обычный советский ребенок, не клюнул бы на призыв отказаться от равенства. Но мы живем уже в другом времени.