myussr
Генрих Иоффе. "Иные времена". Борьба за прошлое - контроль настоящего. 7. "Сто лет будете гадать..."
«Дальше, дальше, дальше...» Но куда дальше? К полному отвержению Октября, всего советского. Место медлительных, крайне осторожных историков стремительно занимали бойкие журналисты, с легкостью мысли и пера которых историки соперничать не могли. Помимо осточертевшей всем «партийности», советские исторические труды отличались литературной тяжеловесностью и косноязычием. Их уже давно писали не для широких читательских кругов. Когда на одном из ученых советов нашего Института истории мастер использования метафор Ю.А. Поляков призвал остановить «бег по истории в кроссовках», кто-то из сидящих рядом со мной тихо сказал: «А в кирзовых сапогах по истории можно было?»
Ситуация напоминала то, что происходило после 1917 года, когда историю павшего режима стали преподносить как нечто почти сплошь черное, отрицательное. Теперь «демократическая» публицистика сосредоточилась на красном терроре эпохи гражданской войны и особенно на сталинских репрессиях 30-х годов. Все это выделялось, подчеркивалось и распространялось на всю послеоктябрьскую историю. Стирание «белых пятен» оборачивалось чуть ли не сплошным очернением. Шло безоглядное изменение исторических плюсов на минусы и наоборот. Но это в публицистике. А в исторической науке?
Резкую перемену взглядов демонстрировал Д. Волкогонов. Высокого ранга генерал, заместитель начальника Политуправления Советской армии, а позже начальник Института военной истории, он решительно принялся за дегероизацию вождей Октября и самого Октября. «Волкогоновщина» - так кто-то назвал «феномен Волкогонова». Академические круги открыто не выступали против Волкогонова, но на выборах в Академию аккуратно проваливали его. Искренности поворота Волкогонова не верили, считали его проявлением бесчестности, приспособлением к новой политической конъюнктуре. Думается все же, что причины были более сложными и глубокими.
Не менее, а еще более разительным примером сжигания того, чему раньше поклонялся, станет и сам Александр Яковлев. В «Омуте памяти», несмотря на все попытки, он все же не дает внятного объяснения произошедшего с ним.
«Здесь, - пишет он, - безграничный простор для личных раздумий, сомнений, покаяния. На склоне лет я все чаще, как политик, становлюсь противен самому себе. Наверное, устал... Ох, уж это русское самоедство!»
И все бы хорошо, если бы «отступники», отступив, «принимали свой крест». Но этого, как правило, и не происходило... #интересно
«Дальше, дальше, дальше...» Но куда дальше? К полному отвержению Октября, всего советского. Место медлительных, крайне осторожных историков стремительно занимали бойкие журналисты, с легкостью мысли и пера которых историки соперничать не могли. Помимо осточертевшей всем «партийности», советские исторические труды отличались литературной тяжеловесностью и косноязычием. Их уже давно писали не для широких читательских кругов. Когда на одном из ученых советов нашего Института истории мастер использования метафор Ю.А. Поляков призвал остановить «бег по истории в кроссовках», кто-то из сидящих рядом со мной тихо сказал: «А в кирзовых сапогах по истории можно было?»
Ситуация напоминала то, что происходило после 1917 года, когда историю павшего режима стали преподносить как нечто почти сплошь черное, отрицательное. Теперь «демократическая» публицистика сосредоточилась на красном терроре эпохи гражданской войны и особенно на сталинских репрессиях 30-х годов. Все это выделялось, подчеркивалось и распространялось на всю послеоктябрьскую историю. Стирание «белых пятен» оборачивалось чуть ли не сплошным очернением. Шло безоглядное изменение исторических плюсов на минусы и наоборот. Но это в публицистике. А в исторической науке?
Резкую перемену взглядов демонстрировал Д. Волкогонов. Высокого ранга генерал, заместитель начальника Политуправления Советской армии, а позже начальник Института военной истории, он решительно принялся за дегероизацию вождей Октября и самого Октября. «Волкогоновщина» - так кто-то назвал «феномен Волкогонова». Академические круги открыто не выступали против Волкогонова, но на выборах в Академию аккуратно проваливали его. Искренности поворота Волкогонова не верили, считали его проявлением бесчестности, приспособлением к новой политической конъюнктуре. Думается все же, что причины были более сложными и глубокими.
Не менее, а еще более разительным примером сжигания того, чему раньше поклонялся, станет и сам Александр Яковлев. В «Омуте памяти», несмотря на все попытки, он все же не дает внятного объяснения произошедшего с ним.
«Здесь, - пишет он, - безграничный простор для личных раздумий, сомнений, покаяния. На склоне лет я все чаще, как политик, становлюсь противен самому себе. Наверное, устал... Ох, уж это русское самоедство!»
И все бы хорошо, если бы «отступники», отступив, «принимали свой крест». Но этого, как правило, и не происходило... #интересно
Генрих Иоффе. "Иные времена". Борьба за прошлое - контроль настоящего. 7. "Сто лет будете гадать..."
1989 год, пожалуй, стал пиком переосмысления истории. В конце января в Доме культуры МАИ состоялась учредительная конференция Всесоюзного историко-просветительского общества "Мемориал". В президиуме - А. Адамович, Ю. Афанасьев, М. Ульянов, Е. Евтушенко, Ю. Карякин, М. Шатров. Михаил Ульянов клеймил "чуму сталинизма" и говорил, что теперь-то у нас, наконец, есть шанс "выздороветь". Редактор "Огонька" Виталий Коротич взывал к бдительности. "Дракон еще жив! - восклицал он. - Живы те, кто убивал! Должен состояться второй Нюрнберг!" О перестройке как последней возможности возрождения говорили и Евгений Евтушенко, и редактор "Знамени" Григорий Бакланов.
Преобладали эмоции. Только, пожалуй, в выступлении А.Д. Сахарова они отступали на второй план.
"Ложь и лицемерие, - сказал он, - страшные удары по нравственности. Спасти ее может только правда. Да, наша история - трагическая, ужасная, но и героическая в то же время".
Позиция и слова наших либералов и демократов казались близкими и понятными. Но было в них и нечто такое, что заставляло слушать их с неким притупляющим чувством. Настораживала и размагничивала их непримиримость, даже агрессивность в утверждении и отстаивании своей "веры", стремлении "опрокинуть", изничтожить "иноверцев".
А новые собрания, заседания, говорения просто набегали друг на друга. "Московская трибуна", устный выпуск газеты "Московские новости", Колонный зал, Дом ученых...
Никогда исторические знания не были так востребованы, как в те годы. Мы выступали не только в Москве, но и в других городах. Нас все чаще приглашали за границу на конференции и семинары. Отпала болезненная тема "выездных" и "невыездных", которая глубоко раскалывала творческую интеллигенцию, превращая "счастливое меньшинство"
("выездных") в просоветски настроенных, а "невыездных" - в скрытых антисоветчиков, если не диссидентов. Вообще поездки за границу в канун перестройки превращались для властей в серьезную политическую проблему, подрывавшую режим. Впрочем, он сам стремительно шел к своему концу. Справедливо писал еще Ю. Крижанич (ХVII век):
"Чужеземное красноречие, ловкость, избалованность, любезность, роскошная жизнь и роскошные товары, словно некие сводники, лишали нас ума".
Раньше я был "невыездным", а тут вскоре одна заграничная поездка пошла за другой - Венгрия, Англия (Оксфорд), Греция, Испания, другие страны. Запомнились две конференции, первая из которых состоялась в Афинах, а вторая - в Барселоне, обе - под эгидой звезды английского театра и кино Ванессы Редгрейв. Она активно занималась политикой, разделяла троцкистские взгляды. Думаю, что ее конференции были организованы через знакомого ей драматурга М. Шатрова.
В нашей команде выделялся Игорь Дедков, работавший тогда в "Свободной мысли", - прекрасный, талантливый человек, увы, рано ушедший. Психологические удары перестройки, думаю, оказались слишком тяжкими для его натуры.
Нас принимали по первому разряду. Редгрейв сама встречала нас в холле шикарной гостиницы. Когда Шатров представил меня, глаза звезды засветились радостью, она протянула руки, прижала меня к себе, изумленно восклицая: "О, Генрих! О, Генрих!". Посторонним, наверноe, показалось, что встретились после долгой разлуки старые друзья. На самом деле я видел ее впервые. Политика - политикой, но актриса оставалась актрисой.
В Барселоне меня больше всего поразил морской простор и гигантская афиша кинофильма "Христофор Колумб" с изображением французского актера Жерара Депардье, снявшегося в главной роли. Ветер развевает волосы Колумба. Мощная фигура, устремленный в горизонт волевой взгляд. Сила, порыв, неустрашимость. Что там наши дела! #интересно
1989 год, пожалуй, стал пиком переосмысления истории. В конце января в Доме культуры МАИ состоялась учредительная конференция Всесоюзного историко-просветительского общества "Мемориал". В президиуме - А. Адамович, Ю. Афанасьев, М. Ульянов, Е. Евтушенко, Ю. Карякин, М. Шатров. Михаил Ульянов клеймил "чуму сталинизма" и говорил, что теперь-то у нас, наконец, есть шанс "выздороветь". Редактор "Огонька" Виталий Коротич взывал к бдительности. "Дракон еще жив! - восклицал он. - Живы те, кто убивал! Должен состояться второй Нюрнберг!" О перестройке как последней возможности возрождения говорили и Евгений Евтушенко, и редактор "Знамени" Григорий Бакланов.
Преобладали эмоции. Только, пожалуй, в выступлении А.Д. Сахарова они отступали на второй план.
"Ложь и лицемерие, - сказал он, - страшные удары по нравственности. Спасти ее может только правда. Да, наша история - трагическая, ужасная, но и героическая в то же время".
Позиция и слова наших либералов и демократов казались близкими и понятными. Но было в них и нечто такое, что заставляло слушать их с неким притупляющим чувством. Настораживала и размагничивала их непримиримость, даже агрессивность в утверждении и отстаивании своей "веры", стремлении "опрокинуть", изничтожить "иноверцев".
А новые собрания, заседания, говорения просто набегали друг на друга. "Московская трибуна", устный выпуск газеты "Московские новости", Колонный зал, Дом ученых...
Никогда исторические знания не были так востребованы, как в те годы. Мы выступали не только в Москве, но и в других городах. Нас все чаще приглашали за границу на конференции и семинары. Отпала болезненная тема "выездных" и "невыездных", которая глубоко раскалывала творческую интеллигенцию, превращая "счастливое меньшинство"
("выездных") в просоветски настроенных, а "невыездных" - в скрытых антисоветчиков, если не диссидентов. Вообще поездки за границу в канун перестройки превращались для властей в серьезную политическую проблему, подрывавшую режим. Впрочем, он сам стремительно шел к своему концу. Справедливо писал еще Ю. Крижанич (ХVII век):
"Чужеземное красноречие, ловкость, избалованность, любезность, роскошная жизнь и роскошные товары, словно некие сводники, лишали нас ума".
Раньше я был "невыездным", а тут вскоре одна заграничная поездка пошла за другой - Венгрия, Англия (Оксфорд), Греция, Испания, другие страны. Запомнились две конференции, первая из которых состоялась в Афинах, а вторая - в Барселоне, обе - под эгидой звезды английского театра и кино Ванессы Редгрейв. Она активно занималась политикой, разделяла троцкистские взгляды. Думаю, что ее конференции были организованы через знакомого ей драматурга М. Шатрова.
В нашей команде выделялся Игорь Дедков, работавший тогда в "Свободной мысли", - прекрасный, талантливый человек, увы, рано ушедший. Психологические удары перестройки, думаю, оказались слишком тяжкими для его натуры.
Нас принимали по первому разряду. Редгрейв сама встречала нас в холле шикарной гостиницы. Когда Шатров представил меня, глаза звезды засветились радостью, она протянула руки, прижала меня к себе, изумленно восклицая: "О, Генрих! О, Генрих!". Посторонним, наверноe, показалось, что встретились после долгой разлуки старые друзья. На самом деле я видел ее впервые. Политика - политикой, но актриса оставалась актрисой.
В Барселоне меня больше всего поразил морской простор и гигантская афиша кинофильма "Христофор Колумб" с изображением французского актера Жерара Депардье, снявшегося в главной роли. Ветер развевает волосы Колумба. Мощная фигура, устремленный в горизонт волевой взгляд. Сила, порыв, неустрашимость. Что там наши дела! #интересно
