Robert Fludd, Utriusque cosmi maioris scilicet et minoris metaphysica, 1617
Проблема одиночества сегодня, в век массовых и молниеносных коммуникаций, становится все более насущной для миллионов людей. Христианство принесло равенство между одиночеством и уникальностью. Уникальность всегда одинока – этот постулат был утвержден в Христе и распространялся на всех, кто хочет ему следовать. Не случайно апостол Павел считал брак уделом слабых, ибо сильные могут оставаться одни. Отказываясь от мира, человек становится одиноким для мира, но не одиноким по сути – рядом с ним всегда был Бог.
Одиночество перестало пугать (в античность одиночества боялись), одиночки (аскеты, анахореты, затворники, странники) стали примером отношения к жизни. Создатели исихазма сумели сформировать тип человека, «одинокого в толпе», остающегося один на один с собой и Богом даже в многолюдном сборище.
С упадком христианства одиночества опять начинают бояться, в XIXвеке в европейской философии возникает немыслимый ранее вопрос «зачем быть одиноким?» (ответ на этот вопрос в прошлом столетии давали многие – от Соловьева и Штирнера до Сартра, Камю и Мамардашвили), вся советская идеология строится на отталкивании от одиночества с помощью преувеличенного значения коллектива в жизни человека.
Одиночество уходит из жизни в литературу - Гамлет, Тристан, Фауст, Зигфрид, Парцеваль, бегущий из Москвы Чацкий, «чужой для всех» Онегин, Печорин, Обломов, Ромашов… Особенно остро это ощущалось сто лет назад. Мандельштам («Нет, никогда ничей я не был современник»), Маяковский («какой я к черту попутчик? Ни души не шагает рядом»), Хлебников, герои Чаплина.
После почти 80 лет вынужденного коллективизма, когда в одиночество только лишь ссылали и выбрасывали (Пастернак, Шостакович, Зощенко, Ахматова) опять наступает эпоха одиночек и одиночества. Сегодня, в условиях сетевого коллективизма (а это похуже, чем партийный коллективизм) одиночество становится разновидностью протеста. Особенно, когда вместо форм остались одни оболочки, знаки - художник не рисует, писатель не пишет, читатель не читает, музыкант не играет, певец не поет, политик не занимается политикой. Мазня на полотне – знак. Мат – знак. Дорогой драндулет, телефон, сумка – знак. То есть молчание. То есть немые неучи и невежды находятся в основе мейнстрима и все держится только тотальной порукой посредственностей, поскольку никто не умеет ничего и именно это и объединяет.
Одинокий человек в такой ситуации сродни обратной перспективе. Не знак, а образ. Не молчит, а говорит, соединяя визуальность с языковой образностью. Методы СМИ и власти на него не действуют, система настолько огромна, что не может раздавить одного (мышь копной не придавишь), поэтому людей нужно объединять любой ценой. Посредственности (то есть единицы толпы) говорят только о том, что интересно им. Одиночка может сказать то, что интересно другим, он лучше видит, ему не заслоняют поле видимости чужие спины. Поэтому если слышишь какое-то яркое, нетривиальное высказывание, можешь быть уверен – это говорит одиночество.
Не случайно сегодня государством (ами) утверждается античное отношение к одиночеству (вообще античность сегодня проглядывает во многом), как к противостоянию всякой социальности и оттого оно наделяется чаще всего негативными характеристиками. С точки зрения античности, Homo solus aut Deus, aut daemon – человек или бог или демон, или гордец, или изгой и достоин порицания и жалости. Сегодня на Западе уже всерьез считают (цитируем заключение по делу Брейвика) «По мнению психиатров, в ситуации, когда подавляющее большинство молодых людей активно пользуются блогами и социальными сетями, принципиальное отсутствие аккаунтов и какой-либо информации о себе в сети может свидетельствовать об опасных отклонениях».
Будьте одиноки.
