В третьей сцене второго действия "Двенадцатой ночи" подгулявшие сэры Тоби и Эндрю требуют у шута Фесте песню.
В переводе Кронеберга (1841 год) разговор между ними выглядит так:
Шут: Что ж вам спеть? Любовную песенку или нравоучительную и чинную?
Сэр Тоби: Любовную! Любовную!
Сэр Эндрю: Да, что мне нравоучения!
У Кетчера, в 1873 году — Фесте там, к слову, называется "Кловн", то бишь, Clown, прелесть что такое:
КЛОВ. Хотите любовную, или назидательную?
С. ТОБ. Любовную, любовную.
С. АНД. Да, да; не надо мне ничего назидательного.
В переводе Каншина, в 1893 году, читаем следующее:
Шут. Какую же вам спеть песню — любовную или нравственную?
Сэр Тоби. Любовную! конечно, любовную!
Сэр Эндрю. Да, разумеется. Я небольшой охотник до нравственности.
Лозинский в переводе 1937 года следует общей линии:
Шут: Вы какую хотите песню: любовную или назидательную?
Сэр Тоби: Любовную, любовную!
Сэр Эндрю: Да, да, мне назиданий не нужно.
Линецкая в 1959 году, по сути, о том же:
Шут: Вам какую песню — любовную или поучительную?
Сэр Тоби: Любовную, любовную!
Сэр Эндрю: Конечно, любовную! Ненавижу поучения.
Давид Самойлов в 1979 году идёт немного другим путём:
Фесте: Прикажете любовную или со смыслом?
Сэр Тоби: Любовную, любовную!
Сэр Эндрю: Да, да, со смыслом мне не надо.
Большинства новейших переводов в сети нет, но Юрий Лифшиц в изданном в 2017 году переводе выбирает такой вариант:
ФЕСТЕ. Какую песню желает публика?
ТОБИ. Конечно, про любовь.
ФЕСТЕ. Про какую — земную или небесную?
ТОБИ. Про земную, конечно.
ЭНДРЮ. Нет, про небесную после.
Дело в том, что оригинал балансирует на великолепной двусмысленности.
Would you have a love-song, or a song of good life? — спрашивает Фесте.
A love-song, a love-song! — кричит сэр Тоби.
И сэр Эндрю вторит ему: Ay, ay: I care not for good life.
Что такое это good life?
Жизнь праведная, и тогда песню Фесте имеет в виду "серьёзного нравоучительного толка", как утверждает кембриджское издание 1965 года? Для такой трактовки, пожалуй, есть основания — миссис Пейдж в "Виндзорских кумушках" говорит миссис Форд: "Defend your reputation, or bid farewell to your good life for ever", — в переводе Маршака под редакцией Мих. Мих. Морозова это "достойная жизнь", и это, конечно, вернее, чем "счастливая жизнь" у Щепкиной-Куперник.
С другой стороны, ещё Стивенс говорил, что едва ли Фесте собирается исполнить песню нравоучительную, не та компания и обстановка не та; "Речь, — соглашается с ним Мэлоун, — скорее о невинном веселье и радости"; "Слово "невинном" я бы опустил", — замечает редактор издания 1901 года. Некоторые исследователи считают, что song of good life — песня прямо-таки "вакхическая".
А сэр Эндрю, де, по глупости и по-пьяни воспринимает это good life как "жизнь праведную" и от назиданий поспешно отмахивается.
Может, и так, конечно.
Может, учёным литературоведам виднее, как там сэр Эндрю понял слова шута. Только вот этот сэр Эндрю, прекрасная бестолочь, вдруг да говорит именно то, что предполагает вся европейская лирическая традиция: не надо мне весёлой жизни, пойте про любовь. Собственно, Орсино, герцог наш, пребывает ровно в том же состоянии, он желает переживать любовное чувство во всей его меланхолической полноте и слушать печальную музыку, ещё раз тот напев щемящий!.. I care not for good life.
И если в устах рыцаря-недотёпы — ах, каким белым клоуном сделал его умнейший и тончайший Тревор Нанн, ах, как это сыграл Ричард Грант! — любая реплика сойдёт за смешную, то по поводу Орсино уже стоит задуматься. А ведь точно так же, I care not for good life, мог бы отказаться от веселья ради любовного терзания умница Ромео, персонаж ни в коем случае не комический.