Я тут вроде как обычно не пишу про фикшн, но с другой стороны — а почему бы разок и не написать.

Лет 10 назад Джонатан Коу был одним из моих любимых писателей — я прочитал, по-моему, все, что у него перевели на русский; и почти все из этого мне очень нравилось — разве что раз за разом раздражали финалы, которые у Коу получались уж очень ходульные. Теперь вышла «Срединная Англия» — заключительная часть незапланированной трилогии, начатой «Клубом ракалий» и «Круг замкнулся» (это лучшие романы Коу, еще мне очень нравился то ли «Дом сна», то ли «Пока не выпал дождь», сейчас уже не помню). Те же герои, которые подростками в первой части переживали британские стачки и волнения 1970-х, а потом наблюдали приход к власти Маргарет Тэтчер, которую Коу считает буквально корнем всех бед, теперь оказываются свидетелями Брекзита — и общества новой нетерпимости, где одни готовы репрессировать за другой язык или цвет кожи, а другие — за «микроагрессии».

Ну то есть — вроде как подходящий расклад, чтобы увлечься; не на то ли и нужны большие романы, чтобы вот так комплексно и человечно осмыслять тектонические общественные сдвиги. Наверное, на то, но я прочитал «Срединную Англию» — и совершенно не понял, зачем я это сделал (взбеситься не успел, так как на чтение ушел день, не жалко). И это не к тому, что романы не нужны, или худлит не нужен, или даже что эта конкретная книжка плохая (не хочу сказать ничего из этого), а скорее к тому, как меняются какие-то ощущения и культурные потребности с возрастом; через какую оптику становится интереснее познавать мир.

Вот Коу пишет про Брекзит, и у него там сложная конструкция с участием трех поколений британцев, а также политиков (слегка ходульных), злодеев-капиталистов (еще более ходульных) и мигрантов. Окей, но честно говоря, можно прочитать текст в London Review of Books про фабрику Cadbury, которая переехала из-под Бристоля в Польшу, и найти там настоящих героев и настоящие конфликты более выпуклые, чем сконструированные писателем.

Или: другой важный сюжет книги — героиню отстраняют от преподавания в университете почти на год из-за одной микроагрессии в адрес трансгендерной девушки. Описание этой истории в романе выглядит крайне неправдоподобно: во-первых, из-за одной микроагрессии все-таки не отстраняют; во-вторых, если бы это случилось, преподавательница уже через пару дней стопроцентно оказалась бы героиней национальных новостных программ, консервативных изданий и так далее (а в романе она просто полгода ждет слушания по своему делу). Тот самый случай, когда реальность ярче вымысла.

Ну и да — у меня почти всегда есть вопросы к переводу, и кажется, что предыдущие романы были переведены лучше, чем этот, хотя это тоже может зависеть больше от меня, чем от текста. Но одна штука никогда не перестанет меня удивлять. Зачем переводить названия групп и песен?! Почему тут фигурирует ансамбль «Хэтфилд и Север» и все в таком духе? Можно еще понять, если песня называется как-нибудь существенно для движения сюжета, но тут это не так, название и название. И это ведь повсеместная практика. Никогда не мог понять.

https://bookmate.com/books/kJZn0NS3

Фактически в первой сцене романа-фантасмагории Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад» происходит следующее: донецкий батальон, в котором автор работает как бы замполитом, но на самом деле все равно что комбатом, шмаляет ракетой в сторону расположения украинских войск. Кажется, в нарушение всех возможных перемирий; кажется, просто потому что с той стороны тоже чем-то шмальнули — и кого-то из бойцов батальона ранило. Ракета непредсказуемая — может упасть на сам батальон, а может — на мирное село, которое тут рядом; но в итоге падает правильно и убивает 11 человек. На рефлексию по этому поводу уходит более-менее одно предложение (это не прямая цитата): прислушался к себе, ничего не почувствовал, это война.

Можно на этом — и многих других — основаниях считать Прилепина военным преступником (и на самом деле, для этического суждения не так уж важно, был ли этот эпизод на самом деле). Значит ли это, что его книжку — более-менее беллетризованный отчет о пребывании на Донбассе в 2018 году и окружающей жизни — не надо читать? Я не уверен, я прочитал; слишком важный сюжет и слишком редкая оптика, чтобы это игнорировать.

«Некоторые не попадут в ад» ходит кругами, переживая один и тот же цикл событий: Прилепин пребывает в батальоне, который опять двинули на новый участок передовой — болтает с бойцами и соратниками, участвует в авантюрах, обеспечивает жизнедеятельность солдат; Прилепин в Донецке общается с Захарченко и его командой, бесконечно ими восхищаясь; Прилепин встречается со знаменитостью — единожды в самом Донецке (Хаски), чаще — в мирной жизни, которая служит контрастом к войне (Кустурица, Михалков, Лимонов). С каждым циклом эта последовательность событий становится все более предсказуемой; это утомляет, но это и обусловлено логикой повествования — ослепительная яркость жизни увязает в рутине и политических играх; к тому же мы знаем — и автор знает, что мы знаем, — что все эти круги в итоге приводят ко взрыву в кафе «Сепар» и смерти Захарченко, то есть некий саспенс тоже есть.

Можно ждать от этой книги анализа конфликта на востоке Украины, его причин и следствий, — но это вряд ли продуктивный подход. Прилепин даже не пытается анализировать; наоборот, тут важно как раз, что война для него (по крайней мере, в рамках этой книжки) есть данность: человек не творит историю, но творим ею. Война здесь — не про правых и неправых, а про своих и чужих: вот мы, вот они, мы убиваем друг друга, потому что так надо; и кажется, у автора не будет сомнений, что родись он не в Рязанской области, а где-то в районе Карпат, сидел бы в блиндаже по другую сторону от линии фронта с таким же восторженным отчаянием. Самая характерная в этом смысле сцена — когда автор наблюдает за попыткой своих бойцов пролезть на вражескую территорию и взять языка (зачем — не очень понятно; приказали; с ними местный человек, который общается с обеими сторонами), и в какой-то момент с той стороны отчетливо говорят: куда вы лезете, только что наших положили, даем две минуты, чтобы уползли обратно. Кстати, украинцы тут практически не называются этим словом — и даже аббревиатура ВСУ используется довольно редко; Прилепин почти всегда использует выражение «наш несчастный неприятель».

Можно искать тут фактологии про то, как на самом деле устроены донбасские дела, про присутствие России, о котором все знают, но официально никто не говорит. Этим уже успешно занялся Илья Барабанов; и да, в этом смысле тут есть полезная фактура. Упоминается, что половина боевой силы ДНР — это российские солдаты, руководимые российским же генералом (или кем там, не уверен в звании). Четко проговаривается, что если Путин захочет, чтобы в Донецке как-то было, то так и будет. Занятно при этом, что Путин называется исключительно словом «император» — как бы и иронично, а как бы и не совсем: автор испытывает много очевидного презрения к политтехнологам и околокремлевским стратегам, но император — это другое, нечто сакрально-непостижимое. И недостижимое: один из главных сюжетов романа — попытка ЗП встретиться с Путиным, чтобы в свою очередь организовать встречу с Захарченко (и обезопасить его), эта встреча так и не происходит: и вроде как Михалков уже даже готов ее организовать, но автор не может придумать, что именно сказать «императору».

Мне представляется, что лучше всего «Некоторые не попадут в ад» отвечает на два вопроса. Первый — почему на похороны Захарченко или Моторолы выходят столько народу (а они ведь выходят, непохоже, чтобы их выгоняли угрозами). Захарченко в романе — абсолютный святой, без всяких там полутонов; и я не к тому, что это так и было (все же речь идет о головорезах), но к тому, что тут более-менее понятно, как такой образ может создаваться — власть плюс лихость плюс бедность плюс еще какие-то компоненты; в этом котле потому и получается такая харизма, что замешано на крови; этим сложно проникнуться, но примерно понимаешь, как оно работает. И у Прилепина есть, конечно, эта задача — создать свой героический эпос, противопоставив ему всему, что о Донбассе пишется; он это вполне впрямую проговаривает — мол, историки все мумифицируют, а как было, помнят по песням; ну так я спою.

А второй вопрос — почему, собственно, люди туда едут, что они там находят. Три цитаты:
«Вышколенные бойцы без страха и упрека, стреляющие без рассуждений, на самом деле — ласковые дети»; «Война — она всегда за детство, за первые стихи»; «Близость к смерти делает многие вещи предсказуемыми и понятными». Да, не то чтобы это какое-то новое объяснение влечения к войне, но — яркое, живое, контрастное, на конкретном реальном материале, с конкретными, очень мощными типажами (в том числе тех, кто по тем или иным причинам на войну не приезжает, но также ищет простоты, ясности бытия — и киснет, и стреляется). И хорошо написанное объяснение, кстати, — я вообще-то совсем не поклонник Прилепина-писателя; из предыдущих книг мне правда нравился только его первый роман «Санькя», а хваленая всеми «Обитель» не понравилась совсем; но тут веский, крепкий язык, не попрешь. Важно при этом, что себе Прилепин, конечно, отвечает не на вопрос, почему он туда отправился, а на вопрос, почему вернулся; оттого и вся болезненная рефлексия, дающая роману контрастность.

И вот еще что любопытно. Прилепин как публичная фигура бесконечно занимается (огрубляя) борьбой с интеллигенцией, даже не столько отстаивает свое — национальное, консервативное и проч., — сколько бесконечно тычет в глаза условным «либералам»: мол, вот вы думаете, что вы — это «мы», а на самом деле мы — это «мы». Последняя нашумевшая (и по-настоящему идиотская и омерзительная) колонка про «Колыму» Дудя — про это же, конечно; вообще чувствуется, что это довольно мучительная навязчивая идея. Так вот: при том, что Донбасс как раз кажется идеальным полем для подобных выступлений, тут их почти нет. Сарказм и злоба в адрес московских «решальщиков» — есть, а вот это курощение фейсбука — ну совсем какими-то мельчайшими моментами. Реальная война напрочь вытесняет битвы за прошлое. Не до них (нас). Может, отчасти потому и поехал.

https://www.litres.ru/zahar-prilepin/nekotorye-ne-popadut-v-ad/

МАРК ФИШЕР И ДУХИ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ

Середина 2000-х: круг авторов, близких к музыкальному отделу «Афиши», внимательно изучает англоязычный блог k-punk, извлекая оттуда, например, социокультурную подоплёку первых альбомов Burial или термин «хонтология» во всех его многообразных проявлениях. Конец 2010-х: автор блога Марк Фишер на глазах превращается в значительную философскую величину; автора из тех, что (пользуясь выносом с обложки «Афиши» того же периода) «объясняют мир»; вот только прокомментировать битву за Винтерфелл с лаканианских позиций или выйти на дебаты с Джорданом Питерсоном ему не суждено — Фишер покончил с собой два года назад, ему было 48 лет. Основополагающая работа Фишера «Капиталистический реализм», давно переведенная на русский, не была здесь особенно замечена; но Россия постепенно возвращает долги — наследие Фишера стало темой номера в журнале «Неприкосновенный запас», с биографическим введением Оуэна Хэзерли и эссе Ильи Будрайтскиса, раздающим по ходу увесистые щелчки столичным благим намерениям последних лет — от урбанистических малых дел до бума благотворительности. Тем временем на родине героя вышло более-менее полное собрание постов Фишера из того самого блога k-punk (книжка потолще Слезкина, но когда-нибудь будет прочитана и она), и вот только что появилось основополагающее эссе о Фишере в London Review of Books авторства Дженни Тернер; к нему и привяжемся.

Фишер — публичный интеллектуал эпохи, которая (как сформулировано в манифесте близкого ему издательства Zero Books) уничтожила понятие публичного и фигуру интеллектуала: он не пасёт народы, не высказывается по актуальным темам и не выступает «моральным ориентиром»; он преподавал в университете, но оставался равнодушен к академической карьере, главным хранилищем его трудов стал эккаунт на платформе blogpost с аналитикой разнообразных поп-культурных явлений. При этом Фишер ничуть не похож на критика-постмодерниста, применяющего свой веселый инструментарий к каждому новому тренду из твиттера; у него есть круг постоянных героев и тем — Баллард, Кроненберг, лейбл Ghost Box — и болезненно-напряжённая мысль, за которой он следует. В самом общем виде, это мысль о современности, эпохе «позднего капитализма», главная характеристика которой, по Фишеру — вовсе не в укреплении авторитарных режимов, или наоборот, радостном освобождении меньшинств, а в базовой безрадостности, серости и отсутствии альтернатив. «Проще представить себе конец света, чем конец капитализма»: западный мир, по Фишеру, застыл в бесконечном стазисе, где нет места фантазии, воображению, возможности помыслить себя чем-то радикально Другим, и поп-культура — самый точный индикатор происходящих в нем изменений (или точнее, воцарившейся в нем неизменности). Ярость и утопические амбиции психоделического рока, эстетические причуды новой волны, политизированная строгость постпанка сменились консюмеристским цинизмом хип хопа, впрочем, даже хип-хоп все чаще — о том, как не очень хорошему человеку плохо, и он сам не поймёт отчего. Эта культура колеблется между ностальгией и дистопией, бесконечным возвращением к идеализированным моделям прошлого и созданием безрадостных вариантов будущего, и где-то посредине — отыгрывание в мирах, позаимствованных из комиксов и фэнтези, разлитой в воздухе депрессии. «Поздний капитализм» заставляет видеть себя как нечто естественное и навсегда установившееся — и не замечать своих прямых психологических последствий: мы привыкли думать о депрессии как о «болезни, которая лечится таблетками», и находить у себя симптомы «выгорания», которые можно снять, «реализовав себя в новом проекте»; меж тем, по Фишеру, это естественные состояния человека сегодня, современность порождает депрессию с той же логической неумолимостью, что огонь — угли. Весь «цивилизованный мир» превратился огромный депрессивный регион, в котором «сегодня тот же день, что был вчера»; он не заканчивается катастрофой и не переходит в новое качество, но уныло влачится; его культура не производит ничего принципиально нового и давно потеряла способность удивлять; самое яркое (или точнее, тусклое) его воплощение — рекомендательные сервисы и алгоритмы, подсказывающие пользователям фильмы и книги, которые «нравятся людям, похожим на вас». Все, что предлагает современность людям, мечтающим о более счастливом и справедливом мире — это рутинные социальные микродействия: можно репостить Сталингулаг, переводить донейшнс в ФБК, записать микстейп и попасть с ним на главную страницу The Flow или поучаствовать в конкурсе на редизайн ближайшего скверика; можно вообще уйти в себя, заняться бесконечным самосовершенствованием и раз и навсегда решить, что «я политикой не интересуюсь»; и это все происходит не потому, что Путин, Бастрыкин и Чайка, а «в социальном лифте сломались кнопки»: по логике Фишера, даже в местах, максимально отдаленных от субкультуры российских коррупционеров и снабженных хорошо работающим социальным лифтом, этот лифт все равно привезёт тебя лишь на другой этаж того же самого железобетонного здания. «Дистопия скуки», в которую погружена современность, убивает любую живую и сложную мысль — и даже способность эту мысль воспринять: «Ask students to read for more than a couple of sentences and many … will protest that they can’t do it. The most frequent complaint teachers hear is that it’s boring … To be bored simply means to be removed from the communicative sensation-stimulus matrix of texting, YouTube and fast food; to be denied, for a moment, the constant flow of sugary gratifica

​​tion on demand. Some students want Nietzsche in the same way that they want a hamburger; they fail to gasp – and the logic of the consumer system encourages this misapprehension – that the indigestibility, the difficulty is Nietzsche». Фишер успевает проехаться и по «войнам за социальную справедливость» — которые, претендуя на структурную социальную критику, на деле ограничиваются цеплянием к «некорректно» употребленным словам; он саркастически наблюдает за тем, как в абсолютизируются в сегодняшних культурных войнах понятия гендера и расы — и совершенно сходит со сцены понимание класса, социального происхождения, накладываемых им стереотипов и ограничений; он ищет утраченные возможности для оптимизма, то в поп-футуризме начала 1980-х с его культом странности и «чужести»,позволяющей выскочить из тех самых классово-расово-гендерных ограничений через бесконечную эстетизацию повседневной жизни, то в утопическом порыве конца 1960-х, где мечта о лучшем мире ненадолго сплавила вместе анархизм, психоделическую утопию, освободительные движения гендерного и расового толка — эту смесь Фишер называет «кислотным коммунизмом», так называется его последняя ненаписанная книга, осталось одно предисловие (почему-то кажется, при всем формальном несходстве, что самым идейно близким к позднему Фишеру текстом на русском было нашумевшее эссе Алексея Васильева о Фредди Меркьюри). Понятно, что на российской почве все это воспринимается с известным скепсисом: Колыма — не просто родина нашего страха, но еще и родина страха помыслить современность в хоть сколько-то утопической перспективе, в отдалении сразу видится котлован; и нет ничего проще, чем свести рассуждения автора о повсеместной депрессии к его собственной медицинской карте, но ей богу, подумать о происходящем вокруг в таких терминах — никак не менее интересно, чем снова и снова, по сто восемьдесят седьмому кругу, обсуждать, русский народ, он за Сталина (и это ужасно) или все-таки за Сталина (и это хорошо).

В преддверии выборов в американский Конгресс осенью 2018 года несколько либеральных активистских групп объединились, чтобы найти прогрессивных (то есть — левее истеблишмента) кандидатов, которые могли бы на праймериз бросить вызов демократическим кандидатам, уже отсидевшим несколько сроков в Вашингтоне и предположительно оторвавшихся от избирателей. Разумеется, среди этих кандидатов было много меньшинств во всех смыслах; в частности — женщин с разным этническим бэкграундом. Четырех таких женщин за пару месяцев до праймериз начала снимать группа фильма, который теперь вышел под названием «Knock Down The House». Им дико повезло: одной из этих женщин оказалась Александрия Оказио-Кортез, тогда — официантка в баре в Бронксе, сейчас — самая яркая новая звезда в американской либеральной политике со времен Обамы. Неудивительно, что когда фильм начали показывать на фестивалях, его тут же купил Netflix за большие деньги.

Конечно, в некотором смысле логичным монтажным решением было бы превратить фильм только в историю Оказио-Кортез, отрезав остальных героинь (которые свои праймериз проиграли). Разумеется, режиссерка Рэйчел Лирз этого не сделала — думаю, как минимум потому что это было бы очень невежливо. Разумеется, «Knock Down the House» от этого страдает: положим, история женщины из Аризоны, которая пошла в политику после того, как ее дочь умерла из-за того, что у нее не было страховки, мощная, но остальные две героини — афро-американка из Сент-Луиса и представительница рабочего класса из Западной Вирджинии — совсем неинтересные. Все они говорят правильные и ожидаемые вещи, как и их менторы (наши политики нас даже не представляют; все куплены лоббистами, а надо беспокоиться о рабочем человеке и глобальном изменении климата — ну и так далее); встречаются с избирателями; вдохновляются и вдохновляют — в общем, американский политический и документальный язык для таких историй очень хорошо разработан, и смоделировать, как это выглядит, легко, даже не смотря. Есть, конечно, свои хорошие моменты — как когда Пола Джин Сверенгин из Западной Вирджинии митингует для трех водителей бульдозера где-то на пустыре, — но в целом ничего особенного.

И вытягивает это все-таки неизбежно Александрия: удивительный кейс инстинктивного политика; девушка редкого магнетизма и редкого обаяния. Вот она насыпает колотый лед для коктейлей в подвале бара, где работает (сцена, которая повторяется несколько раз), — а вот уже наглухо разбивает очень опытного демократа в дебатах, причем один раз — когда он сам не явился, а другой — когда все-таки вынужден был поучаствовать, но на своих условиях. Отдельно крутой, конечно, момент с победой АОС: она действительно не знала, что может выиграть (публичные соцопросы не проводились, а на свои у них не было денег), и искренне офигевает, когда радуется. Ну и бойфренд ее очень классный — прямо вот образец для подражания с точки зрения любви, поддержки и невмешательства.

Да, конечно, это фильм-агитка — противники-демократы тут однозначно изображены как корпоративные коррумпированные негодяи, и Лирз даже не пытается предоставить им слово; республиканцев тут нет вовсе, они как бы настолько за скобками, что с ними даже спорить не о чем. Но это сильная и вполне пронзительная агитка (я честно всплакнул пару раз, когда смотрел) — и что-то о тех людях, которые будут играть очень существенную роль в американской политике в следующие 20 лет минимум, она сообщает.

https://www.netflix.com/watch/81080637

Вы будете смеяться, но в возникновении российской организованной преступности тоже виноват Сталин. Именно из-за того, что в 1930-х население тюрем резко выросло, а система ГУЛАГа связала всю страну, прежде существовавшая в довольно аморфном и регионализированном виде воровская субкультура была четко кодифицирована и даже в каком-то смысле централизована. Позже, ближе к концу сталинской эпохи и сразу после нее, к тому же случилась большая война «блатных», отказывавшихся сотрудничать с государством в любом виде, и «сук», которые на это сотрудничество шли; «суки» не без помощи лагерных администраций победили — и тем самым дали ход воровской системе, которая живет в постоянном симбиозе с коррумпированным госаппаратом. На днях по фейсбуку широко разошлись фотографии с дня рождения одного из основателей тамбовской ОПГ Владимира Кумарина, где его празднуют и депутаты Госдумы, и Михаил Леонтьев; в некотором смысле такое положение дел — следствие событий 1930-х-50-х.

Во всяком случае, такую теорию выдвигает Марк Галеотти, британский эксперт по России, выпустивший сейчас книжку «Воры» про историю здешнего организованного криминала. Эта связка со сталинскими временами — пожалуй, самое интересное и неожиданное, что в этой книжке есть; по крайней мере, на макроуровне — остальная яркость тут спрятана в деталях: встреча с матерым чеченским киллером в аэропорту; история про то, как один из грабителей, поняв, что они ворвались в дом Михаила Круга и убили хозяина, сразу завалил подельника в надежде, что ему удастся избежать возмездия (не удалось); что-то еще. В целом «Воры» — это скорее социология криминала, чем нарративный рассказ: Галеотти расписывает, как могут быть устроены структуры банд (от более жестких вариантов, целиком завязанных на главаря и вертикальную интеграцию, до произвольно связанных сетевых формаций), рассказывает про основные этнические их подгруппы — грузины, чеченцы и так далее; и самую историю ОПГ излагает скорее не через героев и не через сюжеты, а через общественные сдвиги и макропроцессы: например, как Перестройка, сама того не желая, первым делом дала свободу именно ворам — или как уже в путинскую эпоху главными конкурентами ОПГ оказались не другие ОПГ, а силовики, которые сами начали действовать в том же режиме. Еще важная ценность книги Галеотти, конечно, в том, что он убедительно показывает: нет никакой всесильной русской мафии; напротив, «русские» (то есть — русскоязычные, да и то не всегда; скорее постсоветские) преступники удачнее всего ассимилируются тогда, когда не стремятся навязать на чужой земле собственную волю, а находят свободные зоны, где становятся посредниками, принимая тамошние условности.

Ну и так далее — то есть важно, что Галеотти все это формулирует, но на большей части дистанции книги есть немного ощущение, что он проговаривает все то, что более-менее и так было понятно. Возможно, тут дело в обманутых ожиданиях. Одно время — кажется, под влиянием сериала «Boardwalk Empire» — я очень увлекся историей американской мафии и, в частности, прочитал книжку Селвина Рааба «Five Families» про то, как она создавалась и как с ней боролись. Книжка немного занудная, но отличная — в частности, потому что действует проверенным журналистским методом, и всю эту, несомненно, важную структурную аналитику рассказывает через судьбы конкретных людей — от Лаки Лучиано до Джона Готти.

У Галеотти этого почти нет — все эти ужасные харизматичные люди от Япончика и Отари Квантришвили до Деда Хасана и того же Кумарина, которых мы знаем по сайту Prime Crime, проходят тут скорее как примеры, чем как герои. А ведь про всех них страшно интересно было бы почитать именно квалифицированный, четкий и умный нон-фикшн (а не бульварную журналистику, которой наверняка много). Теория российской оргпреступности написана; история — пока (хочется верить, что пока) нет.

https://bookmate.com/books/oV7APu4d

Комикс тоже может быть журналистским жанром. Очевидная, в общем-то, мысль — в конце концов, стигма с комиксов уже более-менее снята даже в России; ясно, что это просто еще один (и очень любопытный) медиум, в котором могут разворачиваться как многофигурные романы, так и репортажи с места событий. Тем не менее, журналистских комиксов, насколько я понимаю, пока все-таки не так много; кажется, даже среди нон-фикшн-комиксов они составляют меньшинство. Возможно, я ошибаюсь по неведению, но что вроде бы точно, так это то, что Джо Сакко — один из главных комиксовых журналистов мира. Порукой тому — его большие репортажные вещи «Палестина» (переведена на русский, кстати) и «Записки из Газы». Но их я как раз пока не читал. Зато прочитал сборник статей покороче, который давно стоял на полке. Сборник так и называется — «Journalism».

Ну и вот казалось бы — книжка издана в 2011 году, материалы, в ней собранные, выходили и того раньше, преимущественно в середине 2000-х; при этом темы все сплошь из новостной повестки: Ирак, Чечня, Косово, беженцы. Что тут может быть интересно обсуждать, кроме самого метода? Между тем по итогу прочтения про метод мне как раз сказать почти что нечего — разве что иногда кажется, что тут многовато текста, и он отвлекает от картинок. А увлекает как раз предмет рассказа — потому что на каждый из постылых новостных сюжетов, про которые мы вроде бы уже все прочитали, Сакко умудряется находить интересные развороты.

Вот та же Палестина — короткая история про Хеврон, редкий пример текста про это неизбывный конфликт, который действительно кажется сбалансированным и при этом живо и ярко выводит обе стороны. Вот Ирак — да, тут есть довольно обычный материал про американских солдат в патруле, но есть и по-настоящему классные: про то, как те же американцы тренируют взвод произвольно набранных иракских мужчин, которые должны помогать им в войне, — и про двух иракских бизнесменов, которых ни за что арестовали (опять же) американцы, держали в тюрьме, пытали, а потом отпустили без предъявления обвинений; минус второй в том, что у нее нет финала, но все равно. Вот Индия — сюжет про провинцию, где в ошеломляющей бедности живет самая низшая из каст, и про то, как желающий помочь в итоге делает хуже.

Самые же поразительные истории — самые длинные (что логично, в сущности). Одна — про Чечню начала 2000-х; а точнее — про лагеря беженцев от войны в Ингушетии, существование которых Россия в какой-то момент просто перестала признавать. Я, честно говоря, вообще не знал, что все это существовало. Сакко находит очень мощных героинь (почти все — женщины) и показывает лагеря и их жителей так, что их фактически видишь; вообще, с точки зрения agency героев комикс оказывается очень выгодным жанром — при том, что автор всегда напоминает нам, что мы смотрим на происходящее его глазами (и не стесняется каких-то собственных оценок), другие люди у него раскрываются очень ярко.

А вторая — как ни странно, про беженцев, которые бегут из Африки по морю в Европу. Ну то есть казалось бы — куда уже, да? Но тут, во-первых, поражаешься, что эта проблема в полный рост существовала еще в 2006 году, задолго до всякого ИГИЛа. А во-вторых, Сакко наводит фокус на Мальту, которая в тот момент зачастую оказывалась тем самым местом, куда беженцы доплывали поначалу и где задерживались надолго; и при том, что ни им самим этого не хотелось, ни сами мальтийцы не отличались гостеприимством, это на глазах меняло местную жизнь хотя бы потому, что население в Мальте небольшое, и беженцы были очень заметны. Что, в свою очередь, провоцировало дополнительные сложности. Все их Сакко описывает во всей полноте — он явно считает, что беженцам надо помогать, но при этом не отказывает в человечности и тем, кто им не рад. Более того — сам Сакко родился на Мальте; его семья уехала оттуда в Австралию, когда ему был год; происхождение и мигрантский опыт самого автора придает материалу еще одну, уже которую по счету перспективу.

Комикс про мигрантов публиковалась в журнале Virginia Quarterly Review (вообще хорошем, судя по всему; не первый раз ссылки на него появляются в этом канале) — и до сих пор доступен на их сайте; вот он в двух частях:
https://www.vqronline.org/vqr-gallery/unwanted-part-1
https://www.vqronline.org/vqr-gallery/unwanted-part-2

А саму книжку «Journalism» я покупал в Нью-Йорке; вот она на Amazon:
https://www.amazon.com/Journalism-Joe-Sacco/dp/0805097937/

Коротко о последствиях. Полтора года назад в «Нью-Йоркере» вышел огромный и очень мощный текст про семью Сэклеров. Сил его пересказать тогда не хватило, поэтому просто резюмирую пафос материала. Семья построила многомиллиардное состояние на том, что подсадила миллионы людей на болеутоляющие (и конкретно Оксиконтин, один из главных виновников эпидемии опиоидов в США); основатели и владельцы компании знали о том, что их препарат вызывает аддикцию и специально строили свою коммерческую стратегию на том, чтобы люди на него подсаживались. При этом, заработав много денег, Сэклеры начали, в частности, тратить их на поддержку всяких культурных институций вроде музея «Метрополитен» — там есть даже отдельное крыло, названное их именем. Кроме того, в Гарварде есть названный их именем музей, в Вашингтоне — галерея, и так далее. Конечно, в материале «Нью-Йоркера» имплицируется, что это не столько про любовь к искусству, сколько про отмывание репутации (мы тратим деньги на высокое, значит, мы хорошие); в другом материале на близкую тему в этом году я почерпнул забавное и точное словосочетание «toxic philantropy». Интересно еще, что такие ребята всегда поддерживают именно high art в классическом, девятнадцативечном понимании термина; про это хорошо пишет Дэвид Бирн в книжке «How Music Works» — почему миллиардеры и государство спонсируют балет и оперу, а не рок-клубы; какого черта?

Ну так вот. Оказывается, на днях «Метрополитен» заявил, что больше пожертвований от Сэклеров принимать не будет. А вслед за ним — и нью-йоркский Музей естественной истории. А до того — Национальная портретная галерея в Лондоне, вся группа музеев Тейт, а также нью-йоркский Гуггенхайм.

Я далек от мысли, что все это из-за статьи в одном журнале; скорее она четко зафиксировала и обосновала новый консенсус на эту тему. И об этом консенсусе тоже можно спорить — даже если это грязные деньги, хорошо ли, что они теперь пойдут не на искусство, а непонятно на что; может ли это всерьез повлиять на опиоидную эпидемию, например. Но сам факт в любом случае впечатляет.

Очень крутая история. Кажется, что текст мог быть в два раза больше и в три раза лучше, ну да ладно.

https://meduza.io/feature/2019/05/19/peredayu-sebe-privet-iz-vtoroy-zhizni

В некотором смысле последние четыре месяца я занимаюсь расширением пространства собственных возможностей — пробую делать то, что давно хотелось, но не доходили руки, а также то, про что и не знал, что могу это попробовать.

В большинстве случае это большие проекты с долгим сроком производства, поэтому возникать тут они будут сильно не сразу. Но вот один уже состоялся. Мне давно хотелось заняться редактированием книжек. С одной стороны, это формально тот же лонгрид с примерно теми же законами: завязка, сюжет, развязка, герои, драматургия, детали и все такое прочее. С другой, тот же, да не тот — к книгам другое отношение и чисто психологически (более сакрализованное, конечно), да и нарратив в них работает все-таки по-другому. Как именно — нужно больше опыта, чтобы сформулировать. Надеюсь, еще будет такой опыт.

Ну а пока вышла книжка Дани Туровского «Вторжение. Краткая история русских хакеров», которую мне посчастливилось редактировать. Про что она — понятно из названия; подробно пересказывать было бы неправильно — сами почитаете; опишу только общую структуру, потому что она, мне кажется, удачная. Книга разделена на четыре части, каждая из которых описывает хакерство и хакерский мир через один из возможных подходов: как увлечение и страсть; как бизнес; как зону внутригосударственных интересов; как территорию внешнеполитической борьбы. От человеческого микроуровня, через детские увлечения играми и задачками, «Вторжение» поднимается до планетного макроуровня, до мировой кибервойны, — и на конкретных примерах показывает, как эти уровни связаны.

Тут, конечно, нужно сказать, что Даня — идеальный автор для любого редактора, хотя бы потому что значительно сокращает объем работы, который редактору требуется проделать. В этом смысле мои заслуги категорически не следует переоценивать; тем не менее, я ужасно рад, что поучаствовал в этом процессе. И хотел бы тут проговорить три ключевых тезиса про «Вторжение», которые мне кажутся важными.

Первый. Эта книга дает важную смысловую, социальную и историческую рамку одному из главных мировых новостных сюжетов последних лет. Она очень четко показывает, что эти самые «русские хакеры» не взялись ниоткуда и не были выращены Путиным в подземных лабораториях (некие такие «лаборатории», видимо, в каком-то виде существуют, но куда эффективнее у силовиков получается не учить, а привлекать выучившихся самотеком взломщиков к работе под угрозой уголовных дел). Современные всемогущие — как минимум по версии мировых СМИ и американских политиков — русские хакеры — результат хитрой комбинации факторов: советской кибернетики, которая оказалась толком не нужна государству; советских матшкол с их духом свободы и конкуренции; девяностых с их резким контрастом реального и виртуального миров; ну и так далее. Моя любимая мантра про то, что хорошая журналистика всегда высвечивает сложность реальности, а не делит мир на плохих и хороших, тут работает в полной мере.

Второй. Это очень трезвая книга. Простое, но важное достижение в мире, где даже наш любимый когда-то журнал The New Yorker упоминает о не полностью доказанных вещах как о фактах. Во «Вторжении» в этом смысле все четко: здесь точно было; здесь — судя по всему; а здесь — мы не знаем и не факт, что когда-нибудь узнаем. Это тоже один из очень важных принципов документальной работы, как мне кажется, — суметь признать, что ты чего-то не знаешь. Здесь этот принцип соблюден.

Ну и третий. Это выдающийся сторителлинг. В принципе, трудно сказать, что это удивляет — и Даня своими текстами задал такую планку, что этого ждешь, и сама тема так освоена мировыми СМИ, что мы уже привыкли к тому, что про людей, жизнь которых почти целиком проходит за монитором, можно написать приключенческий роман. Хотя вообще-то это глубоко неочевидно. Во «Вторжении» из разговоров, поисков незатертых следов на форумах и в соцсетях, встреч в конспиративных местах (например, на обочине большого шоссе), штудирования американских судебных документов выплывают такие сюжеты, что кажется, что они выдуманы сценаристами HBO. Про ту же историю Романа Селезнева, сына депутата Госдумы от ЛДПР, которого сначали взорвали террористы в Марракеше, а потом, через несколько лет, когда он, подлечившись, снова стал одним из крупнейших компьютерных мошенников мира, арестовали на Мальдивы американские спеслужбы, можно хоть сейчас снимать фильм и сериал.

Будем надеяться — снимут. И уверен, что английский перевод книги станет большим событием; при всем внимании к теме ничего настолько comprehensive, сделанного изнутри России, до сих пор не существовало. Ну а пока можно читать оригинальную книжку и радоваться. Автор предпочитает, чтобы вы делали это на бумаге, поэтому книгу на «Букмейте» найдете сами, а тут отсылаю всех желающих в физические книжные магазины (куда «Вторжение» уже должно было доехать), а также в интернет-магазин «Лабиринт»: https://www.labirint.ru/books/696835/

А еще можно завтра прийти в «Гараж», где мы с Даней будем обо всем этом завтра немного разговаривать: https://garagemca.org/ru/event/who-are-russian-hackers-and-how-are-they-connected-to-the-russian-state. И купить книгу, и послушать про нее, и у автора автограф взять.
(Там написано, что это лекция, но думаю, что это будет скорее какой-то разговор с ответами на вопросы.)

Ребята, такое дело: в ближайшие две недели тут будет много информации про лучший российский фестиваль документального кино Beat Film Festival, которому в этом году исполняется 10 лет, и про мою авторскую программу на нем под названием «Новые люди». Извиняться мне тут не за что, поскольку это все проходит буквально по ведомству этого канала; просто имейте в виду. Ну и, собственно, начнем.

Осенью 2015 года с журналистом Wall Street Journal Джоном Каррейру связался источник и сообщил: в компании Theranos что-то нечисто. Theranos к тому времени по общему признанию стал очередным единорогом среди стартапов: под проектом создания технологического устройства, которое расскажет вам про все ваши потенциальные болезни по одной капле крови, подписались куча влиятельных людей, включая бывшего госсекретаря США. Инвесторы вкладывались в Theranos, оценивая общую стоимость компании в 10 миллиардов долларов, а ее основательница Элизабет Холмс смотрела с обложек журналов про технологии и деньги. И тут вылезает источник Каррейру и говорит: все это липа. Устройства нет — и, видимо, не будет; полученную кровь компания отсылает в обычные лаборатории; точность анализов крайне сомнительна — и так далее.

Вы наверняка знаете, что было дальше: книга Каррейру «Bad Blood» с момента выхода торчит в списке лучших по продажам на Amazon. Разумеется, про эту историю должно было появиться кино; более того, я почти уверен, что фильмов будет много, включая художественные. Но пока есть документальное — оно называется «The Inventor», его снял Алекс Гибни, и оно откроет мою программу «Новые люди» на десятом, юбилейном Beat Film Festival в этом году.

Некоторых из тех, кто раньше слышал имя Алекс Гибни (он снимал, например, «Going Clear» про саентологов, который показывали в России, и «Zero Days» про то, как американцы взломали иранскую ядерную программу), оно, наверное, может оттолкнуть. Гибни много снимает — и, вероятно, добивается продуктивности отчасти за счет того, что не сомневается в проверенных и привычных документальных методах: говорящие головы + архивные съемки + натурные съемки, ну как обычно. Но «The Inventor» — все-таки особая история. И вот почему.

Во-первых, сама главная героиня, Элизабет Холмс. Я рискну сказать, что вы не поняли историю Theranos, если не увидели, как Холмс говорит и общается с людьми. «The Inventor» уделяет ей очень много времени — потому что у нее есть какой-то удивительный технологический магнетизм, одновременно притягательный и отталкивающий. Она смотрит, не мигая; она разговаривает так, будто все время немного удивляется собственной гениальности. Неслучайно героями фильма являются в том числе журналисты The New Yorker и Fortune, пожилые белые мужчины, написавшие про Холмс и Theranos восторженные профайлы: один из главных вопросов тут — почему все эти достойные, умные и профессиональные люди ей поверили. А один из возможных ответов — да вы сами на нее посмотрите.

Во-вторых, Гибни добавляет к и без того впечатляющей истории одного бесславного бизнеса дополнительную рамку. Еще один сквозной герой тут — ученый Дэн Ариели, изучающий природу и механику лжи (про него пару лет назад показывали тоже неплохой фильм «(Бес)честность» на фестивале 360). Ариели призван, чтобы попытаться понять не только то, как Холмс удалось то, что удалось, но и зачем она это сделала, что у нее в голове. Сказать, что фильм дает внятный ответ на этот вопрос, было бы преувеличением, но важно, что он его ставит, — и ближе к финалу он затмевает собой все остальные.

«The Inventor» легко можно было бы превратить в обвинительное заключение для всего технологического пузыря Кремниевой долины, где развито беспочвенное мессианство, а огромные деньги тратятся на утопические идеи, в то время как реальный Сан-Франциско наводнен бездомными, и нормальной программы помощи  нет (простите, больной вопрос). К его чести, Гибни от этого воздерживается. Режиссеру интереснее природа лжи и доверия — но у зрителя не может не возникать вопросов про то, насколько эта ложь характерна именно для этой индустрии. Theranos — это аномалия или просто Холмс была наглее других таких же? Значит ли эта история, что в этой истории мошенникам легко прийти к успеху, — и как этого избежать? Тут есть, о чем поговорить, — и после показа мы это сделаем в компании людей, которые испытали это все на собственных жизнях и кошельках. Участвуют Николай Ковтуненко, который делал биотехнологический стартап Gero, Валерий Ильинский, основатель компании Genotek, занимающейся генетическими тестами — и это, скорее всего, еще не все, но я решил, что пора уже анонсировать.

Произойдет все это в пятницу, 31 мая, в 20.15 в кинотеатре «Октябрь». Билеты еще есть, но уже не так много.

NB: В переводе фильм у нас называется «Изобретатель: Жажда крови в Силиконовой долине». Конечно, по-русски правильно было бы «Изобретательница» и «в Кремниевой долине». Но так фильм будет называться в «Амедиатеке», и по ряду причин сделать с этим ничего нельзя. Прошу прощения.

https://beatfilmfestival.ru/movies/the-inventor/

​​Всю неделю читал тексты про 20-летие победы «Ман Юнайтед» в финале ЛЧ-1999 и наткнулся на совершенно грандиозную и максимально детализированную летопись всех ожиданий, обстоятельств и последствий. Текст этот особенно хорош тем, что всем подробностям там придан равный вес – после прочтения начинаешь понимать, что нельзя объяснить этот камбэк только заменами Фергюсона и удачей; там еще куча факторов, случайное совпадение которых сделало этот финал одним из лучших в истории турнира.

Выбрал самое интересное, но обязательно прочитайте целиком!

– Принято считать, что необычный стартовый состав «МЮ» в финале (Бекхэм в центре поля, Гиггз справа) был обусловлен отсутствием Кина и Скоулза. Это справедливо лишь отчасти. На самом деле Алекс Фергюсон так сильно ценил победу в ЛЧ, что на три первых своих финала (1999, 2008 и 2009) выставлял уникальные составы – в таких сочетаниях его команды не играли ни до, ни после.

– Оле-Гуннар Сульшер перед матчем созвонился со своим норвежским другом, который работал медбратом – тот собирался посмотреть первые 75 минут матча и пойти на смену. Сульшер убедил его взять отгул, чтобы посмотреть и концовку: Оле был уверен, что что-то произойдет.

– Рой Кин был дико расстроен пропуском финала. За несколько дней до матча он был таким мрачным, что Ферги попросил своего помощника бухать с Кином по вечерам, чтобы он не мешал одноклубникам настраиваться на финал. Кин и до сих пор считает, что не заслуживал победы в ЛЧ, и даже отказался выйти с кубком из самолета, когда команда прилетела в Манчестер.

– О роли тренерских слов в перерыве. После первого тайма «МЮ» проигрывал 0:1 и особо ничего не создал, поэтому Фергюсон сказал игрокам: «Если проиграете, то будете уходить с поля мимо кубка, который вам нельзя будет взять в руки. Это худшее чувство в мире». Ферги считает, что эти слова задели футболистов за живое. Гари Невилл признается, что ничего такого не помнит.

– Когда Бекхэм готовился подавать угловой, который закончился голом Шерингема, Петер Шмейхель рванул в чужую штрафную вопреки тренерской установке. Ферги не просил его так делать, тем более что предыдущее такое подключение, в кубковом матче против «Арсенала», закончилось для Шмейхеля травмой – потянул мышцу, когда бежал обратно. Но в этот раз Шмейхель смутил игроков «Баварии» и оказался прав.

– Поведение Марио Баслера, который открыл счет, бесило игроков «МЮ» по ходу всего матча – он слишком картинно отпраздновал гол, несколько раз позировал операторам на бровке перед тем, как вбросить аут, а также уходил с поля на замену так, как будто уже готов был забрать кубок. Яп Стам хотел ударить его прямо по ходу игры, но сдержался, зато Сульшер нарочно отпраздновал победный гол так же, как Баслер – прокатившись на коленях. Как говорил один известный киногерой, не надо злить нас!

Когда я еще работал в «Медузе», я в какой-то момент начал кривиться на все темы, связанные с Северной Кореей. Потому что все они, честно говоря, довольно одинаковые и одинаково спекулируют на одной яркой особенности КНДР: она позиционируется как самая закрытая страна мира, на самом деле таковой не являясь; при всех неоспоримых ужасах местного режима западному (а особенно — российскому) человеку не так уж сложно туда доехать, посмотреть на это своими глазами и все эти ужасы описать. Чем многие и пользуются — включая, например, режиссера Виталия Манского, чей фильм «В лучах солнца» является образцовым примером экзотизации Северной Кореи и последовательной отработки всех штампов про надзор, тоталитаризм, промывку мозгов и прочие местные дела. Я не говорю, что эти штампы неверны. Но это попросту довольно скучно.

Так вот: есть в западном мире человек, который умеет нескучно думать про Северную Корею и провоцирует к этому других. Его зовут Мортен Тровик, он из Норвегии, и четыре года назад он организовал первый в истории КНДР рок-концерт, привезя туда группу Laibach. Про это на Beat Film Festival показывали фильм «День освобождения», который Тровик снял сам. Проблема была в одном: фильм сильно менее удачный, чем само событие. Уж не знаю, поэтому ли, но к фильму про следующую эскападу Тровика в Северной Корее он сам уже прямого отношения не имеет. И получилось прямо гораздо лучше.

В чем сюжет. Тровик набрал по Европе (плюс один из Китая) дюжину современных художников — и повез их в КНДР обмениваться опытом с художниками местными. Европейцы современные во всех смыслах слова: один рисует кровью, другое делает аудиоинсталляции, третий снимает арт-фотографии и так далее. Корейцы, конечно, современные только с точки зрения календаря — а так рисуют пейзажи и монументальную живопись, сочиняют гимны про великих вождей и так далее. Между двумя группами — неизбежные посредники в виде чиновников и гебешников, приставленных к делегации Тровика. Все вроде бы хотят понять и принять друг друга, но у всех то и дело сдают нервы — то фотограф идет на площадь снимать построение школьниц без провожатых, то у корейского минкультовца сдают нервы, когда он слышит аудиоинсталляцию про звуки, которые издают насекомые.

Все это снимает Томми Гуликсен, и в итоге получается фильм «Война искусств», настоящая документальная комедия — при этом умная и глубокая, после которой долго думаешь, что вообще такое культурный обмен, точно ли он нужен и верно ли вообще исходить из того, что европейское искусство более современно, чем северно-корейское. Честно скажу: исходя из вышеописанного отношения к корейской теме, я сначала скептически относился к идее включать этот фильм в свою программу на Beat Film Festival, пусть даже в концепт «Новые люди» он ложится идеально; но когда посмотрел — понял, что показывать надо безусловно. Я бы сказал, что «Война искусств» — это история продуктивного поражения, неудачного опыта, который приносит больше, чем настоящая удача. Но даже если не вдаваться в философию — это как минимум очень смешно и дико; и КНДР мы тут видим куда более живую и занятную, чем ту, что европейцы показывают и описывают обычно.

«Война искусств» — это еще и тот случай, когда страшно интересно сверить перспективы автора и героя. Этим мы и займемся после первого показа: на него приедут и Тровик, и Гуликсен, а проинтервьюирует их Нина Назарова — журналистка «Русской службы Би-би-си», которая в 2015 году была на том самом концерте Laibach в Пхеньяне (ну и еще она, к счастью, моя жена). Происходит это вечером 5 июня в одном из лучших летних мест Москвы — кинотеатре «Гаража». Билеты — тут: https://beatfilmfestival.ru/movies/art-of-war/

А если, например, в этот день вы идете в само здание «Гаража» на концерт Камаси Вашингтона, тоже не беда: будет еще несколько показов; один на следующий день тоже с Тровиком и Гуликсеном, еще два — 8 и 12 июня. По ссылке можно купить билеты на каждый.

Подумал тут, что в некотором смысле мою программу на Beat Film Festival можно описать как череду попыток по-новому развернуть опостылевшие жанры, преодолеть навязшие в зубах стилистические и политические клише. Вот есть жанр высказывания про КНДР — а вот «War of Art» его разворачивает в что-то более сложное. Вот есть жанр истории про активистов, борющихся с несвободой, — а вот есть фильм «Во славу тьмы?» (он же «Hail Satan?»), который тоже, в общем-то, про активистов, борющихся с несвободой, просто эти активисты решили, что будут называть себя сатанистами и чествовать Люцифера. И это, прямо скажем, многое меняет.

Мы показываем этот фильм вовремя: только-только люди в Екатеринбурге отстояли дорогой им сквер, чтобы там не строили православную церковь и прилегающую к ней дорогую недвижимость (кажется, сейчас уже можно сказать, что правда отстояли). Все произошедшее можно осмыслять по-разному, но один из очевидных способов — думать об этом как о протесте против навязанной религии. Так вот, герои «Во славу тьмы?» — люди, создавшие в США организацию Храм Сатаны, — занимаются ровно тем же. Козлинобородый идол им нужен вовсе не за тем, чтобы устраивать обсценные оргии, а за тем, чтобы поймать за руку пуританскую Америку, которая одновременно декларирует религиозную свободу для любых конфессий — и на государственном уровне привечает исключительно христианского бога.

Тут отступление для тех, кто не был в США или был только в Нью-Йорке. Америка при всем своем декларированном либерализме — страшно религиозная страна, что в принципе понятно, учитывая, кем были первые поселенцы. Конфессиональная принадлежность определяет человека не хуже, чем его спортивные пристрастия, особенно в южных штатах. Там и на Мидвесте храмы вторгаются в пейзаж, обозреваемый с больших шоссе, едва ли не чаще, чем заправки. И очевидно, что американцы раньше изберут президентом гея, чем атеиста (отсюда же — священность брака в политике; неженатого или незамужнюю тоже изберут нескоро). В этом, разумеется, нет ничего специально плохого — до тех пор, пока религия не начинает поддавливать гражданские свободы. А она определенно начинает, и вся нынешняя история с дикими законами против абортов в Джорджии и Алабаме — в том числе и про это.

Ну так вот. Выпускник Гарварда с дипломом нейрофизиолога, действительно вполне инфернально выглядящий одноглазый человек Люсьен Гривз придумал, что будет выявлять государственное религиозное лицемерие через Храм Сатаны: устраивать службы и митинги во славу Люцифера (ведь по Конституции — можно), устанавливать памятники дьяволу на земле госучреждений (ведь там стоят монументы с цитатами из Библии). Логичным образом Храм Сатаны быстро становится еще и средством community building, центром притяжения обаятельных людей со странностями: герои фильма — все как на подбор очень привлекательные фрики. У организации появляются ячейки — причем девушка, создавшая таковую в Детройте, в какой-то момент оказывается слишком сатанисткой даже для сатанистов. Все очень смешно и весело — но никто не забывает о том, зачем все это и с кем мы боремся.

Режиссерка Пенни Лэйн (девушку правда так зовут; она еще снимала очень милый и смешной фильм «Nuts!», который показывали на фестивале 360 пару лет назад) снимает все эти сатанинские службы и церемонии, встречи и конференции ровно так, как принято снимать любых других активистов, — но, безусловно, имеет в виду некую иронию. Получается неожиданно и бодро; ну и вообще круто, что это еще и разоблачение мифа про страшных сатанистов, охотящихся за вашими детьми, — на деле-то они оказываются куда более милыми, чем многие священники; полезное сообщение в эпоху «Синих китов». И помимо прочего, раз уж зашла речь о Екатеринбурге, полезная стратегическая инструкция — «Во славу тьму?» здорово показывает, как можно использовать официальные процедуры против тех, кто этими процедурами злоупотребляет; это в некотором смысле еще и история про «соблюдайте ваши законы».

В силу актуальности всего этого дела для России, после первого показа «Во славу тьмы?» мы обсудим увиденное с людьми, которые про религии и их темную сторону знают все. Это Алексей Ибсоратов, один из создателей проекта Katabasia, занимающегося исследованиями психокультуры, искусстовед Андрей Парщиков, изучающий магию в культуре, религиовед Роман Лункин, а также мой бывший коллега по «Медузе», а сейчас шеф-редактор «Арзамаса» Саша Борзенко. Состав кажется достаточно непредсказуемым, чтобы разговор после фильма соответствовал восклицательной планке, им заданной.

Показ с дискуссией происходит 2 июня в «Иллюзионе»; еще «Во славу тьмы?» можно будет увидеть 9 июня в Мультимедиа арт музее. Билеты — тут: https://beatfilmfestival.ru/movies/hail-satan/