Пионером современного телевидения в России справедливо принято считать Влада Листьева — человека, который одинаково успешно вел и общественно-политические программы, и развлекательные игры, и проблемные ток-шоу, предшествовавшие «Пусть говорят», и интервью один на один. Майка Уоллеса очень грубо можно назвать американским Листьевым — только, конечно, с очень большим количеством поправок и оговорок.

Уоллес фактически создавал американское (а значит, и мировое) телевидение, каким мы его знаем: пришел туда в конце 1940-х с радио — сначала вел развлекательные шоу и снимался в рекламе, потом перешел на более серьезные материи и едва ли не первым в стране стал брать на экране конфликтные интервью и задавать неудобные вопросы; собеседники возмущались, отчего передачи Уоллеса становились только популярнее. В отличие от Листьева, Уоллес прожил долго — и успел проинтервьюировать и Сальвадора Дали, и — в 2005 году, когда ему было 87 лет — Владимира Путина. По дороге между одним и другим он успел создать жанр современного новостного альманаха, став соведущим до сих пор существующей программы «60 Minutes» (см., например, классические парфеновские «Намедни» начала 2000-х — это все оттуда). Проинтервьюировать в Тегеране Аятоллу Хомейни в 1979 году, в разгар кризиса с американскими заложниками, причем иранский духовный лидер сам попросил привезти ему Уоллеса. Одним из первых атаковать табачную индустрию по телевизору — и это при том, что передачи Уоллеса в 1950-х исправно начинались с сообщения о том, что он курит «Парламент».

В общем, история Уоллеса — это история и современного телевидения, и фильм «С вами Майк Уоллес», который мы тоже показываем в программе «Новые люди» на Beat Film Festival, ровно ее и рассказывает. Причем делает это очень лихо, монтируя в одну бодрую картину сотни и тысячи часов, оставшихся от великого журналиста, который умер в 2012 году, не дожив шесть лет до столетия. Легко представить, как такое кино можно было бы сделать торжественно и академично, — с говорящими головами и перечислением заслуг; режиссер Ави Белкин делает по-другому — это очень стремительное и быстрое кино, которое высвечивает все противоречия Уоллеса: человека, любившего журналистские манипуляции, красивую жизнь и высший свет, но упиравшегося рогом, как только речь заходила о принципах. Тем и был велик.

В конце концов, «С вами Майк Уоллес» — свидетельство того, что жить стоит долго, а архивы, вопреки провозглашенному, надо все-таки заводить. Ну и что еще важно: в эпоху, когда все ненавидят телевизор (в том числе — в США), это напоминание о том, почему его когда-то все любили и что он умеет.

«С вами Майк Уоллес» мы покажем 3 июня в «Октябре» в 8 вечера. Билеты — здесь: https://beatfilmfestival.ru/movies/mike-wallace-is-here/

Вот «Медуза» сделала подборку интервью, по которым можно составить представление о Уоллесе, — посмотрите, это правда впечатляет: https://meduza.io/slides/donald-tramp-tina-terner-i-ayatolla-homeyni-luchshie-intervyu-mayka-uollesa (трудно не заметить, что материал не сообщает, что фильм — часть моей программы, ну, как водится, да ладно).

В мае 2017 года Челси Мэннинг вышла из тюрьмы, куда ее посадили в 2010 году, когда она еще была американским военнослужащим Брэдли Мэннингом, который слил Wikileaks тонны документов об военных преступлениях США в Ираке и Афганистане. Посадили Мэннинг при Обаме; Обама ее и отпустил, радикально сократив солдату, которая в тюрьме начала проходить через процедуры по коррекции пола, срок. В марте 2019-го Мэннинг арестовали снова — за то, что она отказалась давать показанию по делу против Wikileaks; видимо, тому самому, по которому скоро (или нескоро) будут судить Ассанжа. А между двумя этими событиями за ней следовал с камерой режиссер Тим Трэверс Хокинс. Получился фильм «XY Челси» — еще один фигурант моей программы «Новые люди» на Beat Film Festival.

То есть это не «жизнь после новостей», а «жизнь между новостями»; тоже в некотором роде модернизация жанра — и это важно, потому что героиня обнаруживает себя именно что в своего рода чистилище, в промежуточном состоянии, выходи из которого неясен. Сторонники ее любят и поддерживают; по всей стране Мэннинг хотят слушать и ищут уже ее поддержки; ей приходится быть голосом свободы информации и американских трансгендеров — но насколько она ко всему этому готова, неясно. Именно в этом смысле «XY Челси» — не совсем обычный фильм о героине-борце: он рассказывает не столько про ее подвиги, сколько про сомнения вокруг того, насколько она к этим подвигам (была) готова, — и тут, конечно, отдельно важна вся эта история про отношения с собственным гендером, очень мощная и очень мучительная. Вышло очень лирическое и пронзительное кино — особенно в конце; те, кто следил за происходившим с Мэннинг в эти два года, могут догадаться, какой эпизод тут становится ключевым, остальным не буду портить саспенс.

На самом деле, дико интересно было бы посмотреть такой же фильм про Сноудена — как он живет в этой Москве, куда ходит за продуктами, как кукует полуночником, чтобы выступать на американских конференциях, как изображает из себя пророка в твиттере и страдает, переживает, мучается сомнениями. Наверняка ведь ему непросто. Но Сноуден в России, поэтому посмотреть мы на него пока не можем. А на Челси Мэннинг, которой в некотором смысле пришлось еще сложнее, — можем.  

Мы показываем «XY Челси» 4 июня в «Октябре» и 10 июня — в Центре документального кино. Билеты — здесь: https://beatfilmfestival.ru/movies/xy-chelsea/

Что мы знаем про Мохаммеда Али? Да вроде бы примерно все — как про Майкла Джордана, или Марадону, или какого-нибудь Михаэля Шумахера. Человек из Кентукки; танцуй как бабочка, жаль как пчела; «я величайший на все времена»; избиение Сонни Листона; принятие ислама и политический активизм; Вьетнам и конфликт с властями; схватки с Джо Фрейзером; «Схватка в джунглях» на деньги конголезского диктатора Мобуту; международный комитет за воссоединение The Beatles (было и такое); Паркинсон; Олимпиада в Атланте; оскаровская номинация для Уилла Смита.

А теперь — еще один перечислительный ряд. HBO, главный телеканал мира; Леброн Джеймс, главный баскетболист мира; Антуан Фукуа, автор заметного фильма «Левша». Вместе они сделали и выпустили почти трехчасовой документальный фильм «Меня зовут Мохаммед Али» — и это, вероятно, главное событие года в спортивной документалистике после нетфликсовского «Drive to Survive» (я тут о нем не писал, а надо было; ничего лучше про «Формулу-1» не снимали). И его мы тоже покажем в программе «Новые люди» на Beat Film Festival.

Что тут самое важное? Это фильм не про спортсмена — хотя люди, погруженные в бокс, разумеется, найдут там много для себя интересного;  в фейсбуке, например, было любопытное замечание Андрея Подшибякина про скорость Али — я и правда, когда смотрел, сначала не очень понимал, что происходит, почему люди падают, вроде ударил-то несильно. Но про методы или тренировки Али тут все-таки совсем немного — не о том речь. Главное, что поразило меня, когда я посмотрел «Меня зовут Мохаммед Али», — насколько же он был веселым персонажем, клоуном, болтуном, шоуменом. Почему-то никогда об этом не думал и этого не осознавал — а тут это прямо главная тема: Али как звезда, человек, который орудует словом так же профессионально, как кулаками. По сути, «Меня зовут Мохаммед Али» рассматривает феномен боксера в первую очередь с точки зрения поп-культуры; он оказывается такой же иконической для своего времени фигуры, как условная Мэрилин Монро, — и становится очень понятно, почему Али важнее других чернокожих спортсменов, которые тоже шли в активизм (ну, например, приходит в голову Карим Абдул-Джабар). Потому что он умел не быть серьезным.

То есть величие Али не в том, что он умел гениально бить людей, и не в том, что он умел их гениально развлекать, — а в том, что он делал это одновременно. Бил, развлекая, и развлекал, избивая, порхал, как бабочка, и далее по тексту — причем не только на ринге, но и в публичном поле; и знаменитая сцена с зажиганием олимпийского огня трясущейся рукой — она ведь тоже про это. Если вдуматься, это довольно тонкая мысль про политику — а Али, конечно, был в том числе и политиком. И важно, что это не авторская конструкция, пристроенная к герою, — фильм почти целиком построен на прямой речи самого Али из разных интервью; это в некотором смысле автобиография — и в общем понятно, что он и сам примерно так про это думал.

Ну а чтобы все-таки добавить сюда именно спортивной перспективы, рассказать, как Али изменил свой вид спорта и повлиял на все дальнейшее, перед показом будет вступление Андрея Баздрева — человека, который лучше всех умеет писать и рассказывать про бокс на русском языке. Все это произойдет 5 июня в «Октябре» в 8 вечера — и ей-богу, Али и Леброн заслуживают того, чтобы потратить на них три часа своей жизни. Билеты здесь: https://beatfilmfestival.ru/movies/whats-my-name-muhammad-ali/

У каждого слова своя история; чем важнее это слово для мира, в котором мы живем, — тем эта история интереснее. Вот с чем у вас ассоциируется слово «цивилизация»? У меня, например, с демократией, культурой поведения, гражданскими правами и свободами. А почему? Если начать вдумываться, это ведь не то чтобы очевидные коннотации — употребляем же мы понятие «цивилизация» по отношению к какому-нибудь Древнему Египту, где точно не было ни демократии, ни прав и свобод.

Ответ на этот вопрос, конечно, есть — и он изложен в книге Михаила Велижева «Цивилизация», которая вышла в серии «Азбука понятий», издаваемой Европейским университетом (тут дисклеймер: мы с Мишей давно дружим; считаю, что мне в этом смысле очень повезло). Книжка компактная, но при этом чрезвычайно познавательная и интересная; вообще, чего греха таить, этот жанр — когда умный человек коротко и четко пересказывает мысли других умных людей, добавляя к ним свои — один из моих любимых.

Я попытаюсь изложить тут совсем тезисно какие-то основные вещи, хотя, как всегда в хороших книжках, отдельно интересны отдельные детали и экскурсы — вроде истории про католических миссионеров, построивших цивилизующую утопию в Парагвае, или про идиотическую гибель графа Монморанси, которая в Средневековье воспринималась как героическая из-за других поведенческих кодов.

Понятие «цивилизация» было придумано только в середине XVIII века — прежде всего в оппозицию варварству, как некий собирательный термин, отличающий учтивое, вежливое, нравственное общество. Довольно быстро у него появилось два смысловых направления: цивилизация как состояние и цивилизация как процесс. Вскоре шотландский историк Адам Фергюсон начал употреблять слово «цивилизация» в глобальном смысле, как некой стадии развития человечества, чем существенно расширил оперативный простор понятия. Впрочем, быстро возникла и оппозиция: Руссо считал, что от цивилизации — все зло, и человеку необходимо от нее очиститься; немецкие философы в то же время противопоставили цивилизацию культуре по линии материальное vs. духовное. Во французской исторической традиции в редакции Гизо цивилизация при этом превратилась в своего рода ультимативное понятие, обозначение пика исторического развития, увязанного с политической легитимностью и демократией.

В XIX веке термин взяли на вооружение и в России — но тоже по-своему. Министр просвещения Уваров позаимствовал его из работ преподавателя Ястребцова, который прямо увязывал цивилизацию с просвещением, причем просвещением консервативным, где каждое сословие знает только, что ему надо знать. В здешней традиции русская цивилизация быстро стала противопоставляться европейской со всеми ее изъянами. Вообще, когда читаешь главу про российскую адаптацию термина, поражаешься, насколько все это рифмуется с нынешними временами; особенно это касается Достоевского, который разоблачает «цивилизацию» как идеологему, специально придуманную европейцами, чтобы замаскировать свои истинные намерения в адрес России под гуманистическую риторику.

Дальше в книге есть рассказ про подходы Шпенглера (который всю воинственную мускулистую эсхатологию строил на понятии «цивилизация») и Тойнби (который начал рассматривать истории цивилизаций в логике постоянного преодоления препятствий и наличия средств для того, чтобы справиться с вызовами), но меня больше всего заинтересовала история про историка Норберта Элиаса, о котором я услышал первый раз. Элиас еще в 1930-х начал думать про цивилизацию (или, точнее, цивилизованность) очень по-современному — выводя ее возникновение из кодифицирования мелких поведенческих норм и практик, которое в итоге спровоцировало переход из Средневековья в Новое время. Выработка европейским дворянством «приличий» была тесно увязана с политиком; в конце концов источником норм стал сюзерен — у меня в голове это увязалось с тезисами Фуко, который рассматривал современное общество прежде всего как систему запретов. В книжке Элиас идет рядом еще и с Фрейдом, который противопоставлял цивилизацию инстинктам и выводил из этого разные наши психологические разломы.

Более современную макрорамку для понятия «цивилизация» вырабатывает француз Бродель, определяя ее как некое структурное историческое образование, совокупность самых разных отличающих признаков, формирующих некие большие культурные общности, которые видны только на большом расстоянии. Ну и дальше — уже совсем современные подходы вроде сурового американца Хантингтона, который в некотором роде продолжает логику Шпенглера (или мне так показалось) и рассматривает цивилизации как образования, которые могут существовать либо параллельно друг другу, либо в режиме конфликта; то есть отрицает возможность реальных культурных трансферов и диалогов, считая главным двигателем истории войну. Автор книги, конечно, с Хантингтоном не согласен, предлагая осторожный оптимизм, связанный с компаративным подходом и диалогом, с цивилизацией как рамкой, которая одновременно позволяет находить и общее, и различное. Но чуть жутковато в конце все равно становится — кажется, в значительном количестве современных обществ «цивилизация» и правда оказывается понятием скорее изоляционным, чем интеграционным.

(По всей видимости, электронной версии этой книги не существует; даю ссылку на бумажную: https://eupress.ru/books/index/item/id/327)

​Друзья, прекрасные новости! Спрос на фильмы программы «Новые люди» на Beat Film Festival превысил предложение.  В целях регуляции рынка мы добавили несколько дополнительных сеансов.

— «Изобретатель»: фильм про Theranos и Элизабет Холмс. полный аншлаг и восторг на первом показе в прошлую пятницу. Второй (и последний) показ — суббота, ЦДП (экс-35ММ), 17.20. перед показом — небольшая лекция Дениса Сивкова о технологиях как утопии; Денис — один из немногих людей в России, профессионально исследующих современные технологии в их экзистенциальном и технологическом измерениях. Билеты — тут.

— «С вами Майк Уоллес»: фильм про рождение и жизнь современной тележурналистики — и про то, как она должна работать. На первые два сеанса все билеты раскупили знаменитые журналисты (Д. Туровский, А. Уржанов, И. Барабанов и др.); все остались в восторге, но многим не досталось. Теперь можете сходить и вы! 12 июня в ЦДК; билетов МАЛО.

— «Во славу тьмы?»: гомерически смешные хроники американского Храма Сатаны как организации гражданского протеста. На первый сеанс был солдаут, на второй уже почти тоже (8 июня в ЦДК), есть и третий — 9 июня в Мультимедиа арт музее. Все билеты — здесь.

Кто уже ходил на эти фильмы и кому понравилось — расскажите друзьям, напишите в ваших соцсетях и телеграм-каналах, пожалуйста. «Изобретателя» еще потом как-то где-то можно будет увидеть, а Майка Уоллеса и сатанистов — только на этих сеансах.

Так, простите, небольшой апдейт: добавлен показ фильма «Во славу тьмы?» 8 июня в МАММ. Показы 8 июня в ЦДК и 9-го в том же МАММ тоже есть, но на них уже все билеты проданы. Торопитесь!

http://tickets.mamm-mdf.ru/ru/tickets/3757/08.06.2019/15:00

Ване Голунову, самому непримиримому расследовательскому журналисту России,  подбросили наркотики и обвиняют в попытке сбыта мефедрона. Об этом пишет «Медуза», где Ваня работает.

Честно говоря, давно я не встречала такой возмутительной и откровенной мести. В отличие от многих из нас, все свободное время Голунов проводит в «Спарке» и соединяет ниточки российских тендеров, находит нарушения, докапывается до героев и производит тексты в колоссальных объемах. Мы немножко дружим, и в Психо Daily Ваня писал о красоте Серпухова (он еще и краевед) и о концерте его любимой певицы Лободы. Просто чтобы вы понимали, кого пытаются представить маленьким закладчиком, несколько ссылок на ежедневную работу Голунова:

1. Как чиновники, силовики и бандиты делят похоронный рынок
https://meduza.io/feature/2018/08/14/grob-kladbische-sotni-milliardov-rubley

2. Как семья вице-мэра Москвы Петра Бирюкова заработала миллиарды и купила на них особняки и квартиры.
https://meduza.io/feature/2018/12/28/penthaus-razmerom-s-dva-eliseevskih

3. Как устроен мусорный бизнес Москвы https://meduza.io/feature/2018/11/01/moskve-nado-izbavitsya-ot-shesti-millionov-tonn-musora-v-kakie-regiony-ego-budut-svozit-i-kto-etim-zaymetsya

4. Кто зарабатывает на реконструкции Москвы https://www.rbc.ru/investigation/society/19/10/2015/561b6c739a79474587968837

5. Как из-за Голунова отменили тендер на 2,2 млрд на концепцию благоустройства https://meduza.io/feature/2017/10/06/moskva-sobiralas-zaplatit-2-2-milliarda-rubley-za-razrabotku-kontseptsii-blagoustroystva-tender-otmenili-iz-za-korrespondenta-meduzy

6. На что живет РПЦ https://www.rbc.ru/investigation/society/24/02/2016/56c84fd49a7947ecbff1473d

7. Как обанкротили банк РПЦ https://meduza.io/feature/2016/10/25/chto-sluchilos-s-peresvetom

8. Как устроен московский рынок зелени и причем тут Дед Хасан
http://bg.ru/society/ljudi_gibnut_za_kinzu-17142/

Отличная история с обложками РБК, «Коммерсанта» и «Ведомостей», но информация о деле Ивана Голунова — не рарный айтем и не артефакт. Ее не надо покупать на память или перепродавать на «Авито». Ее надо распространять. Вы сами можете сделать газету «Коммерсант» и повесить ее у себя в подъезде.

Мы написали пример письма соседям. Делаете копию — редактируете — печатаете — вешаете. Сорвут? Не везде или не сразу. В моем подъезде уже три месяца спокойно висят предвыборные плакаты Любы Соболь, и ничего, живем.

Логотипы Я/Мы Голунов во всех возможных цветах и вариациях и с пантонами. Для футболок, плакатов, постеров, стикеров, татуировок, для дома, города и публичных пространств.

Я не буду просить прощения, просто объясню. У меня есть несколько постов, которые я написал впрок для этого канала. Про то, как в Миннесоте украли розовые башмачки Дороти; про смертельно опасное путешествие по реке Конго и даже про то, почему не реагировать на новости — иногда доблесть, а не равнодушие. Проблема в том, что сейчас совсем не это иногда, и вешать эти посты, пока Ваня Голунов сидит под домашним арестом за преступление, которого он не совершал и не мог совершить, кажется чем-то категорически неуместным. Поэтому буду писать (и передавать) про Ваню, его преследование и его тексты.

Ура, можно снова пересказывать лонгриды!

В 2005 году из небольшого дома-музея актрисы Джуди Гарленд в маленьком доме в штате Миннесота был похищен самый ценный экспонат — пара красных башмачков, которые героиня Гарленд носила в «Волшебнике страны Оз», одном из главных фильмов золотой эры Голливуда. Их нашли только спустя 13 лет — в деле сменилось несколько следователей, и каждый из них получал в свое распоряжение огромное количество папок, аудиозаписей и вещдоков, из которых упорно не складывалась какая-либо правдоподобная версия преступления. В полицию городка Гран-Рэпидс регулярно звонили люди, утверждавшие, что точно знают, где находятся башмачки; проверки обычно заканчивались тем, что где-то в захламленном чулане обнаруживались розовые босоножки, даже отдаленно не похожие на нужный экспонат.

И вот в июле 2017 года очередному следователю Брайану Мэттсону позвонил очередной информатор. Он представился посредником, который знал владельца башмачков — и мог поспособствовать их возвращению. Мэттсон мог бы проигнорировать звонившего — таких были уже десятки, — но почувствовал, что тут что-то более серьезное, и начал переговоры. Переговоры были долгими; в какой-то момент в них появился адвокат (со стороны посредника) и ФБР (со стороны расследования). В июле 2018 года все они поехали в Миннеаполис — и адвокат передал башмачки агентам, которые, видимо, заплатили ему за это вознаграждение (хотя я точно не понял). Когда коробку открыли, все сразу поняли — это они и есть. Не зря люди говорят, что эти башмачки сияют как-то по-особенному.

А теперь — собственно уловка: по всей видимости, адвокат, возвращавший башмачки, — тот же адвокат, который за много лет до этого был вовлечен в операцию по возвращению нескольких картин Нормана Рокуэлла, также украденных из одного из небольших музеев в Миненесоте (хотя воры, которые через несколько десятков лет поговорили с одним журналистом, говорили, что вообще-то шли за висевшей там же картиной Ренуара, а Рокуэлла захватили за компанию). То есть два топовых ограбления в США произошли в одном и том же штате. Все это очень подозрительно, но и только: по итогу полиция и ФБР продолжают расследование — и по-прежнему не знают, кто и зачем украл башмачки и бережно (правда бережно — по музейным стандартам) хранил их у себя много лет; как во многих хороших журналистских материалах, в этом остаются вопросы, ответа на которые мы попросту не знаем.

Чем же он тогда хорош, если и история не то чтобы сверхостросюжетная? А тем, что эту историю автор замечательно использует, чтобы свести вместе сразу несколько любопытных контекстов. Во-первых, это жизнь маленьких американских городов, для которых редкие местные достопримечательности — средство формирования идентичности, и подобное преступление неизбежно приводит к расколу маленького сообщества; личным конфликтами и трагедиям. Во-вторых, это история Джуди Гарленд, великой актрисы, которую Голливуд лишил детства и которая в итоге умерла от передозировки барбитуратов; причем как история самой Гарленд, так и история ее отношений с собственными провинциальными корнями.

В-третьих, это культура коллекционирования голливудской меморабилии — относительно молодая и поэтому полная комических сюжетов: в материале подробно рассказывается о людях, которые первыми придумали собирать артефакты из старых фильмов (до того студии их просто выкидывали или пускали на переработки), — и о том, как они выкупали их у владельцев по дешевке или просто находили на полутемных заброшенных складах-свалках. Время в наши дни бежит быстро, и сейчас все уже совсем по-другому — одна из четырех известных пар красных башмачков, использовавшихся на съемках «Волшебника», сейчас хранится в Национальном музее американской истории в Вашингтоне, и о том, как ее хранят, холят и охраняют, в тексте тоже много. Как и о том, почему эти чертовы башмачки так манят людей, почему они, собственно, превратились в культ и как так получилось, что на реставрацию пары из Национального музея несколько лет назад через краудфандинг собрали 300 тысяч долларов.

А вот как выглядят эти башмачки.

Против новостей

Последние 15 лет я так или иначе работал в медиа и профессионально существовал в режиме постоянного взаимодействия с новостями. Следил за ними, потому что это полагалось по работе, реагировал, старался делать это как можно более информированно и так далее; в общем, среда новостей была постоянной средой моего социального обитания.

Несколько месяцев назад все изменилось, и я оказался в реальности, в которой чтение новостей и коммуникация с ними — дополнение к основной деятельности, а не ее главное содержание. Эта перестройка неожиданно оказалась чрезвычайно внутренне сложной; за последнее время я потратил серьезное количество душевных и интеллектуальных усилий даже не столько на перестройку своих отношений с новостями и их обсуждением, сколько на выработку внутреннего убеждения в том, что эта перестройка легитимна. Что не иметь информированного мнения по поводу конфликта Любови Соболь с Нютой Федермессер или борьбы за церковь в Екатеринбурге, не высказываться по этому поводу и даже ничего про это не думать и не чувствовать — это нормально; что это не является аморальным и не ведет к социальной смерти. Честно говоря, я не скажу, что мне в полной мере удалось это внутреннее убеждение выработать; терзаюсь регулярно.

Проблема первого мира? Ну да, конечно, но реально — проблема. Социальные сети ведь не зря стоят, сколько стоят, и работают, как работают; одна из их бизнес-функций — вовлекать нас в постоянные обсуждения, чтобы мы проводили в этой среде как можно больше времени и взаимодействовали внутри нее; и сколько бы Марк Цукерберг ни говорил про то, что цель Facebook — повысить качество дружеских интеграций, по факту видно, что больше всего времени люди тратят в этом болоте, чтобы высказать мнение о текущих событиях и поругаться друг с другом на эту тему. Воздерживаться от таких высказываний при таком раскладе — очевидная угроза социальному статусу; особенно для людей с минимальной публичностью.

Это отдельно непросто в современной России, где магистральный лозунг главного, к сожалению, оппозиционного политика — про битву добра с нейтралитетом и где неучастие зачастую приравнивается к соучастию (ходили ли вы на бессмысленные гражданские акции, только чтобы избежать чувства вины? я — неоднократно). Впрочем, думаю, в США точно примерно то же самое, да и наверняка во всех примерно странах своя специфика с одинаково тяжелыми последствиями. Все это наверняка соединяется с мыслями Марка Фишера про капиталистический реализм и депрессию как социально-экономическую болезнь, но до этого мне еще предстоит добраться.

А пока — пара текстов вокруг этой проблематики, которые мне показались интересными. Во-первых, манифест бывшего топ-менеджера Google Тристана Харриса, который теперь борется за новую человечность в интернете. Я обычно скептически отношусь к такого рода выходам, потому что анти-миссионерство ничем не отличается от собственно миссионерства, но вот тут как-то попало.

По ссылке — тезисный пересказ выступления Харриса. Самое точное, на мой взгляд, — сюжет про то, как соцсети и приложения конкурируют за наше внимание через формирование аддикции, которая, в свою очередь, отъедает время от физических контактов с другими людьми (тут возникает вопрос, а чем собственно физические контакты лучше виртуальных; вдаваться не буду, но обозначу, что он, конечно, существует). И еще — про «колонизацию» нашего времени алгоритмами. В пример приводится функция autoplay на YouTube, и это, по-моему, пример не очень удачный, так как эту функцию все-таки легко отключить. В отличие от фейсбучного фида — а он специально так устроен, что рассказывает тебе историю, которая никогда не кончается, и мне кажется, это один из факторов того, что ты бесконечно залипаешь в нем в ожидании хоть какого-то финала, closure.

И последний важный тезис Харриса — про то, чем могут оборачиваться виртуальные объединения людей. Вроде как уже очевидно, что фрагментация и поляризация общества — как минимум отчасти следствие этого фактора, но тут есть еще одна занятная мысль: про форсирование предубеждений как возможное следствие последовательной ставки Facebook на группы. Возможно, вас обновление фейсбучного приложения, где теперь есть вкладка групп с вечно горящими уведомлениями, бесит так же, как и меня; Харрис выводит из этой ориентации на группы по интересам увеличение распространения конспирологических теорий и конкретно рост антипрививочного движения. Интересно, конечно, подумать о вспышке кори в США как следствии действий Марка Цукерберга, который заявлял, что группы приоритетны, потому что нужно создавать сообщества; такая реальная версия научно-фантастического будущего со злодеями, готовящими для человечества смертоносные вирусы, — только в нашем случае злодеи сами не очень понимают, что творят.

Интересно, что тот же термин «колонизация» — только в отношении нашего «чувства реальности» — употребляет по отношению к современным новостям автор текста в The Guardian с характерным названием «Как новости захватили мир». Тезисы тут похожие, только в отношении медиа. Новостей стало слишком много — это сейчас кажется естественным, что мы за ними не успеваем, но вообще-то так было не всегда; слежение за новостями исходно рассматривалось как одна из политических добродетелей именно потому, что доступ к ним был ограничен. Медиа конкурируют за внимание, в их интересах — получить это внимание безраздельно; следовательно, неизбежно больше становится всего того, за что мы медиа не любим: сенсационализма, провокационных колонок, а также тех самых фейковых новостей, которые в такой логике вовсе не аберрация, но логическое следствие стратегии максимального вовлечения аудитории (я не уверен, что со всем этим согласен; это именно что пересказ).

Тут есть интересная аналогия: здоровый образ жизни — это круто, но только до тех пор, пока человек не начинает проводить в спортзале по 20 часов в день. Наше потребление новостей, по версии автора материала (его зовут Оливер Беркман, ничего специального я о нем не знаю), — та же примерно история: мы занимаемся этим в нездоровых дозах — и создаем только видимость участия в демократических процессах, на деле скорее нанося им ущерб. Как минимум в том смысле, что бесконечные срачи в комментариях скорее приведут к дальнейшей фрагментации общества, чем к коммунальным инициативам; как максимум — в том смысле, что благодаря этому власть и влияние куда легче получают те, кто занимает крайние позиции, не признает многозначности, отстаивает монохромность. Все это повышает общественную тревожность и ожесточение — и хотя речь в тексте прежде всего про Трампа и Брекзит, на Россию эти тезисы тоже элементарно экстраполируются.

Из всего этого не следует, что доступ к медиа стоит ограничивать, но, как считает автор, следует, что, может быть, сегодня действием на благо общества является не круглосуточное чтение новостей и взаимодействие с ними, а напротив — выход из этого цикла и сознательное форсирование общения, которое к новостям не сводится (в пример приводится некий философ, который специально ходит на блюграсс-концерты, чтобы разделять впечатление с политически чуждыми ему людьми; ну такое). Ну то есть простая мысль — если вам невыносимо говорить с родственниками о политике, возможно, надо не сидеть дома, как советовала New York Times в первый День благодарения при Трампе, а просто говорить с ними не о политике?

Короче говоря, заключает уважаемая британская газета, возможно, в наши непростые времена моральный долг не в том, чтобы принимать новости близко к сердцу, а в том, чтобы не принимать их слишком близко. Да, спасибо, именно это я и хотел услышать. Нельзя, впрочем, не отметить, что сразу после этого финального вывода на сайте The Guardian вываливается традиционная приписка к материалу про краудфандинг, которая как раз целиком исходит из того, что новости (в широком смысле английского слова news) — это чертовски важно, и в наши непростые времена важнее, чем когда-либо. Будем считать это забавное обстоятельство еще одним признаком прекрасной сложности мира.

P.S. Этот пост я написал больше двух недель назад; потом внезапно случилось дело Голунова, и он начал казаться категорически неуместным. А потом оно закончилось, и поразительным образом все моментально откатилось на прежние позиции. Конечно, эти пять дней что-то изменили, но я перечитал написанное и решил туда никак не влезать; в конце концов, этот текст — декларация не столько отказа, сколько сомнений. А дело Голунова можно в этом контексте трактовать не столько в логике возвращения новостей, сколько в логике «not in my backyard» — как, в сущности, и остальные громкие социальные протесты последнего времени, будь то Екатеринбург, Шиес или Чемодановка; просто так вот оказалось, что конкретно история Вани — это про приватную зону мою и моих друзей. Говорю это безоценочно, да и вообще это размышление, которое предстоит додумать и которое может быть неверным. Для традиционного умножения сложности дам тут ссылку на текст Андрея Перцева, который как раз считает, что все поименованные выше случаи (Голунова там нет, текст вышел до того) — это не not in my backyard.

Раз: 1980 год. 19-летний Роберт Шафран, мальчик, в раннем детстве усыновленный состоятельной еврейской семьей из штата Нью-Йорк, впервые приезжает в колледж, где ему предстоит учиться. Он никого там не знает, но его почему-то знают все — здороваются, спрашивают, как он провел лето, девочки — целуют. Они называют его «Эдди»; он отвечает, что никакой не Эдди и никаких Эдди не знает. Когда в его комнату в общежитии заходит лучший друг Эдди, он понимает: это не Эдди, а его брат-близнец. Их внешность и повадки полностью совпадают — как и дата рождения. Роберт и друг Эдди, превышая скорость, мчат по трассе в гости к Эдди. Два брата встречаются — и как будто глядят друг на друга в зеркало. Они похожи во всем, хотя 19 лет росли порознь и даже не знали о существовании друг друга.

Через пару дней об этом невероятном случае начинают писать газеты. Одна из них попадает в руки Дэвиду Келлману, 19-летнему мальчику из штата Нью-Йорк, которого в раннем детстве усыновила рабочая семья. Дэвид не верит своим глазам, а потом звонит в редакцию и сообщает: «Знаете, я — их третий брат-близнец». Братья встречаются втроем, их внешность и повадки полностью совпадают, они курят одни и те же сигареты, им всем нравятся женщины постарше, они улыбаются одинаково и говорят одновременно. Они становятся всеамериканской сенсацией, бесконечно ходят на телешоу, снимают на троих квартиру в Нью-Йорке, пьют, веселятся и меняют женщин — но потихоньку взрослеют, женятся и заводят семьи. И открывают совместный бизнес — популярный ресторан в Сохо, который так и называется: «Тройняшки».

Два: сами близнецы слишком счастливы обнаружением друг друга, чтобы об этом думать, но у родителей возникают вопросы. Разлучить трех близнецов при рождении, насильственно лишить их друг друга — это зачем, как? Вот и объяснение, почему каждый из них маленьким бился головой о стену и испытывал непонятные принципы агрессии. Родители отправляются в уважаемое агентство Louise Wise, которое им детей и выдало. Там говорят: извините, мы думали, что троих никто не возьмет. Родители уходят, вопросы остаются.

В середине 1990-х журналист The New Yorker Лоренс Райт начинает заниматься изучением темы близнецов — и набредает на опубликованную давным-давно научную статью, в котором крайне уважаемый психиатр Питер Нойбауэр предлагает узнать ответ на один из главных вопросов про человеческое развитие: что важнее — гены или воспитание. Узнавать его он предлагает так: отдавая абсолютно идентичных генетически близнецов в социально разные семьи — и потом наблюдать за их развитием. Случай тройняшек из Нью-Йорка ужасно похож на такой эксперимент. И действительно, вспоминают они сами и их родители, при усыновлении семьям сказали, что их дети будут участниками исследования психологии усыновленных. Каждый год к ним приходили врачи, показывали пятна Роршаха, о чем-то расспрашивали. Теперь-то ясно: они просто были подопытными кроликами, чтобы исследовать — но что именно? Ведь результаты исследования не опубликованы. Незадолго до публикации своего материала Райт звонит Нойбауэру, он еще жив и обещает, что статья вот-вот выйдет. Но потом он умирает, а публикации так и нет.

На арене появляется Наташа Юзефович — бодрая калифорнийская старушка, в 1960-х несколько лет работавшая помощницей Нойбауэра. Она подтверждает: эксперимент был. И оправдывается: тогда это не казалось ненормальным — и получилось сделать уникальную научную работу. Почему она не опубликована, Юзефович не знает — переехала в Европу в середине 1960-х и с командой Нойбауэра больше не общалась. Но она уверена, что знает выводы, и они для рода человеческого некомфортны: все предопределено, гены важнее всего, всех нас определяют факторы, которые мы не можем контролировать. Вот ведь тройняшки — росли порознь, а выросли одинаковыми, с одинаковыми вкусами, повадками и походками. Все ясно!

Три: близнецы узнают о том, что были объектами эксперимента. Они растеряны, расстроены и разъярены — особенно Эдди. Эдди еще и активнее других братьев хотел найти их биологическую мать, но они нашли ее, встретились один раз и разошлись навсегда; это был скорее неловкий, чем пронзительный реюнион. У Эдди начинаются психологические проблемы — его бросает из крайности в крайность. Врачи диагностируют ему маниакально-депрессивный синдром и помещают в клинику на несколько месяцев (выясняется, что Роберт в юности тоже туда попадал). Через несколько месяцев Эдди возвращается домой. Через несколько дней он стреляет себе в голову и умирает.

Возникает новая теория: зловещие психологи изучали даже не природу и воспитание, а конкретно психологическое здоровье — и то, как оно передается по наследству. Возможно, биологическая мать близнецов тоже чем-то таким страдала.  

Четыре: съемочная группа, которая делает документальный фильм про всю эту историю в 2010-х, находит человека, работавшего над исследованием Нойбауэра куда дольше Наташи Юзефович. Он готов разговаривать. Это он, в частности, ходил домой к близнецам делать исследования — и его все время подмывало сообщить им что-то вроде: «А я твоего брата знаю!». Но он не сообщил. Этот человек рассказывает: за все годы работы у Нойбауэра ничего про исследования психологических расстройств он не слышал. И вообще — они изучали не столько детей, сколько родителей и то, как разные типы родительства влияют на то, каким получается человек. То есть близнецов распределяли по семьям не только по социально-экономическому профилю (рабочая семья / средний класс / upper-middle), но и по психологическому: у Дэвида был страшно любящий отец, у Роберта — обычный, у Эдди — суровый, холодный и ценящий прежде всего дисциплину. И возможно, разные жизненные пути одинаковых детей объясняются этим. Наташа Юзефович была неправа: исследование как раз подтвердило, что воспитание, среда, родители — это чертовски важно. Это пресса обращала внимание на то, как близнецы похожи, потому что в этом есть сенсация и шок, — а на самом-то деле они очень разные, и каждая из их жен полюбила своего мужа за что-то свое, особенное. Nurture побеждает nature — и человеческий род может снова вздохнуть спокойно.

Пять: Питер Нойбауэр так и не опубликовал свое исследование, но оставил 66 коробок с его материалами в архиве Йеля — завещав, чтобы их не распаковывали раньше 2066 года. У Наташи Юзефович есть понятное объяснение: да, наверняка были и другие субъекты исследования — близнецы, которые никогда не видели друг друга, — но насколько правильно ближе к концу жизни сообщать им, что они могли прожить ее совсем по-другому? Не этичнее ли дождаться, пока все умрут?

Оставшиеся два тройняшки с этим не согласны — и пытаются получить у могущественной организации Jewish Board of Guardians, которая осуществляет надзор над архивом, разрешение на доступ к нему. Поначалу им отказывают. Но потом — во многом благодаря, видимо, фильму и его создателям — начинают постепенно показывать, что в коробках. Но там — много данных и никаких выводов. И очень много цензуры — вымараны фамилии других участников исследования. Их немало. И не факт, что они когда-нибудь узнают, что у них есть брат или сестра.

Всю эту историю, как вы уже поняли, рассказывает документальный фильм. Он называется «Three Identical Strangers», «Три одинаковых незнакомца», и его показывали в этом году на фестивале Beat — но я не дошел и посмотрел только сейчас. Фильм, конечно, совершенно выдающийся — я обожаю тексты, где каждый абзац переворачивает все с ног на голову, а тут кино, устроенное так же, да еще и снятое в традициях Эррола Морриса, с очень аккуратными и тонкими реконструкциями, позволяющими добавить всему этому красоты и чувства. Не знаю, можно ли теперь это кино где-то будет посмотреть в России на большом экране, но почти уверен, что в какой-то момент оно появится в каких-нибудь стримингах — уж очень круто и рассчитано на максимально широкую аудиторию. Стоит дождаться.

Вот трейлер: https://www.youtube.com/watch?v=c-OF0OaK3o0

В конце 1870-х Генри Мортон Стэнли — британский путешественник и журналист, несколькими годами ранее разыскавший на берегу озера Танганьика всемирно известного покорителя Африки Дэвида Ливингстона, от которого к тому времени долго не было никаких вестей, первым из европейцев преодолел целиком реку Конго в Центральной Африке. То есть по сути — открыл для Запада одну из главных мировых рек, а заодно провозгласил огромную прилегающую к ней территорию личной собственностью бельгийского короля Леопольда. Территория оказалась крайне богата самыми разнообразными вещами, необходимыми развивающемуся индустриальному обществу, — от резины до алмазов; соответсвенно, белые колонизаторы, пользуясь своими технологическими преимуществами, начали нещадно эксплуатировать местное население, чем в некотором роде предопределили дальнейшую тяжелую судьбу Центральной Африки.

К началу 2000-х территория Конго была одной из самых опасных и бедных в мире. В 1908 году личные владения короля Леопольда, войска которого к тому времени угробили миллионы людей в погоне за экономической выгодой, формально превратились в бельгийскую колонию; в 1960-м Демократическая республика Конго (она не всегда так называлась, но для простоты скажем так) получила независимость; тут же разразилась война, которая в итоге привела к тому, что почти все люди с белой кожей из страны уехали, а власть в итоге получил эксцентричный генерал Мобуту, который моментально установил военную диктатуру. Мобуту возил самолетами шампанское из Парижа и организовывал в Кинхасе легендарный боксерский матч между Мохаммедом Али и Джорджом Форманом; его поддерживали США, так как Мобуту был антикоммунистом, при этом коррупция была чудовищная, а экономика страны стремительно разваливалась.

Во второй половине 1990-х — после того, как пережившая геноцид Руанда, в которой к власти пришли тутси, вторглась в ДРК (куда к тому же до того бежали осуществлявшие геноцид хуту) — Мобуту сбежал, а к власти пришел Лоран Кабила. Сам тутси по происхождению, он, тем не менее, быстро разругался с Руандой; началась большая война, в которой участвовали сразу несколько государств Центральной Африки, а погибли 5 с лишним миллионов человек; это один из самых чудовищных — и малоизвестных — современных военных конфликтов. В 2001 году Кабилу убили; власть перешла к его сыну Джозефу — он правил в стране следующие 18 лет. В ДРК вроде как более-менее установился мир, хотя там регулярно убивали миротворцев ООН, регулярно случались какие-то кровопролитные события, ну и вообще было очень стремно.

И вот в 2004 году журналист Тим Бутчер — военный корреспондент, до того работавший в Косово, Афганистане и так далее, — решил выполнить свою давнюю мечту, которая не давала ему покоя, и повторить путь Стэнли, сплавившись по Конго вплоть до Атлантического океана. Все наперебой твердили ему, что это очень опасно и почти невозможно: транспортной инфраструктуры не существует; по стране бегают банды вооруженных повстанцев; белому человеку в джунглях не выжить. Но Бутчер списался с контрагентами в разных точках маршрута (в основном миссионерами и ооновцами) и решил ехать. И поехал. И добрался до конца маршрута — почти преодолев его по воде; только один отрезок пролетел на вертолете до Кинхасы, потому что заболел. И вернулся домой. И написал про это книгу «Blood River».

И эта книга получилась скучной.

Вот из чего состоит «Blood River»:
— Бутчер рассказывает, как ему страшно, что на очередном отрезке пути что-нибудь случится — и ему придется возвращаться обратно (если он вообще останется жив);

— Все получается благодаря его удивительным помощникам — то местным благотворителям, самоотверженно преодолевающим джунгли на мотоциклах, то старой миссионерке, десятилетиями живущей в ДРК, несмотря на опасность, то капитану медленно ползущей по реке баржи;