В современных дискуссиях, построенных вокруг идеи корреляционизма, согласно которой всякий доступный нам объект сопряжен с деятельностью сознания, так что не существует познания без «искажений», вносимых этим самым сознанием и, следовательно, доступа к реальности самой по себе — существует серьёзная ставка на естественные науки. Они-де — в первую очередь, когнитивные науки — в отличие от слабо верифицируемых наук гуманитарных позволят нам принципиально избавиться от опоры на феномены нашего внутреннего мира, т.е. мира, воспринимаемого от 1-го лица. Согласно Селларсу, на которого постоянно ссылается Брассье, наши донаучные убеждения и личные взгляды, к которым учёный возвращается после работы в лаборатории, на самом деле уже пропитаны разнообразными научными положениями, только мы это до конца не осознаём. Проблема таких донаучных убеждений — они выдают себя не за то, чем являются: смутными обрывками научных теорий, эклектично связанными между собой. Почему бы не перестать заниматься глупостями и не устранить эту мутную эпистемологическую зону, заменив её ясно проговорёнными положениями науки? Или: если не существует оппозиции "наука — жизнь", но существует концептуальная двоица "наука — плохо продуманная наука", почему бы не избавиться от второго элемента и не полагаться только на первый: науку per se?
Впрочем, для Брассье недостаточно и такого хода: он хочет в принципе исключить наш внутренний мир из сонма мест, где мы добываем истину. При таком подходе мы не превращаемся в "философских зомби", однако перестаём обращать внимание на то, что происходит в нашем субъективном опыте. Всё, что вы воспринимаете от 1-го лица, является зоной тотальной лжи. Истину необходимо искать в лаборатории, задача же сознания — аккуратно загружать в себя эту истину, не примешивая к ней какие бы то ни было личные переживания.
Однако, в таком подходе есть изъян. Он заключается в том, что процедура верификации, применяемая в науке, никогда не работает с данным здесь-и-сейчас феноменом. Вообще, вот-этот уникальный случай, наблюдаемый в лаборатории, не может стать предметом науки — им может стать только выведенная закономерность, которая формируется из многих таких случаев. Произошедшая здесь-и-сейчас вспышка молнии не являются предметом научного исследования, но им является закономерность, согласно которой возникает класс таких явлений как молнии. Эта закономерность является продуктом реконструкции феноменов, которые были даны в ряде таких случаев. Этот факт приводит к закономерному вопросу: кто реконструирует данную закономерность? Или: на каком основании опосредованно данный нам в закономерности объект объявляется непосредственным восприятием истины о мире?
Работа с прошлым и будущим является работой воображаемого, не важно, выполняет её человек — носитель "греха" фолк-психологии — или машина. Прошлого и будущего не существует в опыте человека или лабораторного прибора; по крайней мере, наши попытки доступа к Реальному должны начинаться не с опыта этих двух темпоральных областей. Если учесть, что процедура верификации, применяемая в естественных науках, в принципе не может работать с моментом здесь-и-сейчас — наши попытки доступа к Реальному должны начинаться не с опыта естественных наук в их современном виде. С такой точки зрения не человеческий интроспективный опыт должен быть элиминирован из пула способов получить доступ к Реальному, но наука сама должна включить в себя интроспекцию как свой метод. Даже там, где не существует человека — своего рода "феноменология машин".
