Дифрактометр – довольно сложный прибор и делают его специалисты разных направлений. Конкретно я занимался гониометрией, в просторечие измерением углов. Весь наш коллектив состоял из людей, которые как бы дополняли друг друга, и поэтому на роль ГИПа (главного инженера проекта) из нас не претендовал никто. Правда заветная должность не пустовала, и значился там заместитель директора по науке. Именно он понимал в проекте меньше всех, и его должность была скорее синекурой.
На приемку нашего прибора приехал лично президент Академии наук СССР Александров. Президент приехал со свитой, и вокруг прибора сразу стало тесно. Никто из нашей команды даже и не думал понаблюдать за сценой сдачи прибора.
Тем временем Александров оглядел прибор и, показав на Хи кольцо, спросил: «Какой диаметр?». Наш ГИП срочно послал гонца спросить: «Какой диаметр?» Я без запинки ответил гонцу 800 миллиметров. Гонец сообщил ГИПу, ГИП сообщил Александрову. Следующий вопрос был: «А больше диаметр сделать можете?» ГИП понял, что посылкой гонца он уронит свой авторитет, и твердо сказал: «Можем!». Александров был не только министром, а еще и серьезным ученым – академиком, поэтому он поинтересовался: «А Вы кто по должности?». ГИП, раздуваясь от гордости, назвал свою должность.
Александров помрачнел и попросил позвать инженера, который проектировал гониометр Хи кольца, то есть меня. Несмотря на страшные глаза, которые мне делал ГИП, я честно ответил, что 800 миллиметров это предел. А если мы могли бы сделать кольцо больше, то конечно сделали бы, так как это улучшило бы эксплуатационные качества прибора. Академика мой ответ не вполне удовлетворил. Он высказался в том смысле, что если стол сделать побольше, то проблема будет решена. Раз он ввязался со мной в полемику, то я спросил его: «Откуда на большом столе возьмется большой клин?». На вопрос: «Какой клин?», я пригласил его посмотреть стол для нарезки лимбов.
Место, куда я повел Александрова, наш ГИП называл метким словом «Гадюшник». Это была комната три на три метра без пола. Вернее пол был, но он был не связан с основным полом здания и имел свой отдельный фундамент. Пол был закреплен на фундаменте на рессорах, какие обычно бывают на автомобилях. В комнате не было окон, и вся она была покрашена в грязно-зеленый цвет. Все место в комнате занимал станок для нарезки лимбов. Пройти на рабочее место можно было только одному человеку, по стенке, вжав в себя живот.
За Александровым двинулась вся его свита, но я твердо сказал: «Здесь есть место только для одного человека». Тогда Академик выгнал всех работать на приемке прибора, а сам водрузился на место оптика-механика. Я закрыл дверь, встал в симметричном углу относительно места оптика и стал дирижировать действиями Александрова. Первое, что его поразило, что он не видит визирной линии, но я его успокоил, пояснив, что то облачко, которое он видит – это и есть визирная линия, на которую действует вибрация земли от транспорта в округе трех километров. Ночью облачко становится уже, но линией так никогда и не бывает.
Постепенно его заинтересовало, как мы работаем, и он попробовал нарезать на лимбе штришок, сломав при этом алмазный резец. Постепенно наша беседа превратилась в дружескую, и я, понимая, что передо мною министр, который может все, стал выпрашивать у него более длинный клин. Он мне обещал в обмен на участие в его программе.
Когда беседа вошла в наиболее интересное для меня русло, дверь открылась и показалась физиономия председателя госкомиссии. Он никак не мог сориентироваться: «То ли Академику все нравится и прибор надо принять, то ли надо стать проводником Министерского гнева?» Идиотизм ситуации был настолько очевиден, что я не мог сдержать саркастической улыбки. Александров заметил это и рявкнул на председателя вполне по-генеральски, а, повернувшись ко мне, извиняющимся тоном сказал: «И вот с этими людьми приходится работать».
Комиссия наш дифрактометр приняла, Александров долго тряс меня на прощание за руку и обещал позвонить, а наш ГИП изнывал от ревности и был зеленее молоденькой травки.
src
