-- Она совершеннолетняя? -- спросила наконец Серафима.

-- Н-нет... Но впрочем ей уже двадцатый год пошел.

-- Католичка?

-- Нет, еврейка. Но pardon! -- поспешил предупредить Каржоль. -- Мне кажется, вы как будто сомневаетесь в чем- то...

-- Нет, не то, -- перебила его Серафима. -- Не то... Но скажу вам откровенно, я крайне боюсь этих еврейских прозелиток... Их у меня перебывало уже несколько, и при этом каждый раз приходится иметь столько всевозможных неприятностей с их родными, с кагалом, и даже с нашими властями, что и не приведи Бог!..

-- Возможно ли! -- воскликнул граф. -- Мне кажется, -- продолжал он, -- наши власти в таких случаях, напротив, должны бы оказывать и вам, и прозелиткам всяческое содействие.

-- Н-да, это так кажется; но ведь кагалы очень богаты. И потом это принятие православия... -- продолжала игуменья. -- Вы знаете, ведь оно нередко выходит у них из побуждений очень мутных: один еврей, например, недавно еще крестился четыре раза в разных епархиях ради того, что ему за это каждый раз дарили от тридцати до пятидесяти рублей вспоможения.

-- О, нет, в данном случае ничего такого и быть не может! -- поспешил граф разуверить монахиню. -- Напротив, эта девушка имеет свои собственные богатые средства, которыми могла бы даже служить на пользу разных богоугодных целей... Это ей ничего не стоит...

Серафима поморщилась: в последних слова Каржоля ей заподозрилось как будто некоторое намерение соблазнить ее на согласие возможностью хорошего вклада в ее обитель со стороны будущей неофитки.

-- И кроме того, -- продолжала она, как бы вовсе пропустив без внимания его слова, -- если тут и нет иногда прямого расчета на "гешефт", то к крещению очень часто прибегают в расчете как на спасительное средство люди порочные, неблагонадежные... Уж тут так и гляди, что он либо в чем- нибудь жестоко провинился перед своей общиной, даже какое-нибудь преступление сделал, либо же ищет себе в христианстве просто ширму, чтоб удобнее проживать, где ему вздумается и легче обделывать свои темные делишки.

Каржоль, конечно, поспешил протестовать и против этих последних предположений игуменьи, убеждая и доказывая, что его прозелитка вовсе не из таких, что она достаточно хорошо ему известна и он может даже поручиться, чем угодно, что ее влечет к Христу не какой-либо расчет, а одно лишь искреннее глубокое убеждение.

-- Может быть... Охотно готова вам верить, -- сказала ему на это Серафима. -- Но если оно так, то для меня тем хуже...

Каржоль на это только выпучил на нее глаза с видом удивления и вопроса.

-- Да, тем хуже-- подтвердила игуменья. -- Чем чище побуждения прозелитки, тем цепче ухватываются за нее и родные, и кагал, чтобы вырвать ее у нас и возвратить еврейству. Тут сейчас же пойдут у них разные доносы, жалобы, кляузы... начнут нас со всех сторон и от разных властей бомбардировать запросами, поднимутся переписки и отписки... А сколько сплетен и дрязг еще при этом!.. Боже мой!.. Я уже знаю все это, испытала достаточно и потому, сознаюсь вам, всячески избегаю этих еврейских прозелиток... От них обитель каждый раз только покоя лишается на несколько месяцев!

-- Пусть так, -- со вздохом согласился Каржоль, -- конечно, все это крайне... крайне грустно и даже прискорбно, но... мать Серафима! -- попросил он вдруг тем особым интимно дружеским тоном, дескать "для меня!", на который обыкновенно не ожидается отказа. -- Сколь ни тяжело вам, но уж на этот-то раз (только на этот!) не откажите, Бога ради!.. Сделайте маленькое исключение... Принесите такую жертву в последний раз, не откажите принять эту девушку... Ей-Богу, хорошая девушка! Я бы не стал и просить иначе!.. Вы этим делаете такое доброе дело, за которое, конечно, и в сей, и в будущей жизни... Бога ради!..

-- Нет, граф, -- убедительно, тоном просьбы перебила его мать Серафима, -- избавьте меня, если возможно, от этого нового бремени... Обратитесь лучше к преосвященному, к губернатору, к супруге начальника края, к кому знаете, но только не ко мне, Бога ради!

-- К сожалению, -- заявил Каржоль, -- это дело не терпит ни малейшего отлагательства, Ей надо дать немедленно же приют, успокоить, укрыть ее... Она, говорю вам, только что сейчас убежала из дома... Оставить ее у себя я не могу, это ее скомпрометирует, а она девушка честная, вполне достойная, образованная... Она ищет христианства, повторяю, не из выгод, а по глубокому убеждению... Церковь не вправе отказывать стучащимся в ее двери!.. Мать Серафима! -- воскликнул он наконец, от всей души и для большей экспрессивности стискивая самому себе руки. -- Ведь это же ваша миссия, ведь вы для этого сюда и посланы. Во имя Христа Спасителя заклинаю вас!.. Молю вас как христианку, как женщину, не откажите!.. Не оттолкните эту несчастную!.. Подумайте, куда же ей, бедной, деваться?.. Отказать вы не можете, это было бы бесчеловечно!

Каржоль говорил горячо, с убеждением и даже со слезами.

Игуменья начала несколько сдаваться.

-- Право, уж и не знаю, -- раздумчиво разводя руками и видимо колеблясь в душе, говорила она. -- Я бы, поверьте, от всего сердца... мне самой очень жаль... Конечно, наш долг, но... если бы она еще была совершеннолетней или из другого какого места, а то ведь она здешняя, не так ли?