-- Мать игуменья не хочет принять вас, -- говорил Тамаре Каржоль, весь бледный и взволнованный до нервной дрожи, с выражением какой-то отчаянности в лице, -- она не хочет... Я истощил все усилия, все просьбы, доводы, она не соглашается... Простите, но я ничего больше не могу сделать!.. Вы знаете сами весь ужас вашего положения, просите ее сами, умоляйте сжалиться над вами...

Тамара испуганно взглянула на Каржоля, взглянула на Серафиму, и, бледная как полотно, с каким-то лютым выражением мольбы, страдания и отчаяния в глазах, молча упала вдруг с земным поклоном перед монахиней.

-- Примите... Спасите меня! -- простонала она, надрываясь от прилива рыданий, вдруг заклокотавших в ее груди.

Неожиданность такого оборота дела и сама внезапность появления Тамары, самый вид молодой девушки, исполненный такого страдания и скорби, этот молящий стон, прорвавшийся из глубины сердца, и эти судорожные рыдания так потрясли Серафиму, что она смутилась и, взглянув на образ, висевший в углу, словно испрашивая себе свыше помощи и решения, как поступить, вдруг покорно склонила голову и проговорила со вздохом:

-- Ну, видно уж так угодно Богу... Его святая воля!

И нагнувшись к Тамаре, она подняла ее с помощью графа.

-- Встаньте, дитя мое... Я принимаю вас... Успокойтесь... Господь над вами!..

До глубины души потрясенная слезами и восторгом благодарного чувства, которое вдруг сменило в ее душе весь гнев отчаяния и скорби, Тамара склонилась к благословившей ее руке монахини.

Серафима ласково положила эту руку на голову девушке и поцеловала ее в лоб.

Каржоль поклонился в знак безусловного подчинения ее воле.

-- Наташа! -- позвала она свою послушницу, -- Подай мне мантию и посох... Заутреня началась уже. Да вот что: приготовь-ка сейчас, же келейку для них вот, рядом с моей, и прикажи привратнику ворота и калитку сейчас же на запор, на заднем дворе тоже, и никаких евреев и евреек ни под каким видом, без доклада мне, в монастырь не пропускать... Скажи: матушка-де настрого приказали. А вы не бойтесь, милая, -- снова обратилась она к Тамаре, -- мы вас оградим... Оставайтесь пока у меня, располагайтесь в этой комнате, вам успокоиться надо: отдохните, пока я вернусь из церкви... А если что понадобится, Наташа будет здесь... Господь с вами!

И опираясь на длинный посох, игуменья, в широкой мантии со шлейфом и ниспадающей с клобука длинной вуалью из черного флера, как некий призрак, величественный и строгий, в сопровождении нескольких ожидавших ее в коридоре старших монахинь, пошла по стекольчатой галерее ко храму своей неслышною, как бы плывущей походкой.

VII. ДЕЛА ИДУТ НА ЛАД

Каржоль, почтительно откланявшись, направился вслед за Серафимой и, проводив ее до паперти, вернулся снова к стекольчатой галерее. Он еще выходя от игуменьи успел исподтишка выразительно кивнуть ее шустрой послушнице, что надо, мол, сказать одно слово. Догадливая белица поняла этот кивок и потому, провожая "матушку", замедлилась зачем-то на галерее, где и застал ее теперь граф.

-- Вот что, сестрица, -- сказал он, сунув ей в руку красненькую кредитку, -- если мне неравно понадобиться известить о чем-нибудь эту евреечку, могу я рассчитывать на вас, передать ей через вас письмо например?

-- Отчего же-с! Спаси Господи! С большим удовольствием даже! -- согласилась приветливая послушница.

-- Только как же нам устроить это так, чтобы другие-то не знали?.. А уж вас я буду очень, очень благодарить потом, -- поспешил он предупредить ее, в особенности напирая на "вас" и "очень". -- Уж вы только постарайтесь, а я не забуду... Я и еще, и еще раз поблагодарю, поверьте!

-- Помилуй, Господи! Зачем же-с! -- занервничала та, опуская свои глазки-вишенки. -- Мы и так уже много довольны вашею милостью, спаси вас Господи! И вы, ежели что, присылайте, а то лучше и сами приносите письмецо привратнику, на мое имя: послушнице Наталье... Я ужо, не беспокойтесь, предупрежу его, а там мое дело... Все будет исполнено в самой точности, будьте благонадсжны-с. Господь с вами, сударь!

Таким образом, заручившись на случай надобности содействием шустрой белицы, Каржоль усталый, размаянный всеми передрягами этой бессонной ночи, вышел из монастыря на улицу и, оглянувшись, нет ли где поблизости извозчика, к счастью своему заметил одиноко стоявшего на углу ваньку- христианина, который нарочно выехал сегодня пораньше, чтобы в отсутствии еврейской конкуренции побольше заработать в шабаш. Граф тотчас же порядил его, однако не домой: графу пока еще было не до отдыха и даже не до Ольги Уховой. Следуя правилу "куй железо пока горячо", он преодолел на время усталость, постарался даже удвоить в себе необходимую энергию и бодрость, и приказал извозчику гнать поскорей к архиерейскому дому.

"Прежде всего надо кончить это, главное, чтобы там у Серафимы уже никаких сомнений, без сучка и задоринки...