Неприятие крупного плана на заре кинематографа
Такое обычное сейчас явление, как крупный план, в ранем кино принималось в штыки. Особенно доставалось крупному плану частей человеческого тела.
Теоретик кино Балаш рассказывал такую показательную историю – деревенская девушка, попав впервые в кино, «вернулась оттуда бледная от возбуждения и страха», потому что, по ее словам, «там людей рвали на куски. Головы оторваны. Руки оторваны. Все разрезано на части». Существуют свидетельства того, как публика в зале высказывала недовольство, когда ноги персонажей обрезались, не попадая в кадр.
Проблемы были у режиссеров не только с публикой, но и с начальством. Широко известна история, как совладелец кинокомпании сказал Дэвиду Гриффиту такую фразу: «мы платим за всего актера, мистер Гриффит, и хотим видеть его целиком».
Существовала тревога относительно фрагментации и искажения человеческого тела монтажом.
Из-за этого, в том числе, широко известные практики немецкого киноэкспоессионизма искажать пропорции кадра и человеческих тел вызывали в 20-ые годы более тревожное состояние, чем они способны вызвать сейчас у зрителя, полностью привыкшему к кадрированию и другим монтажным изменениям человеческих фигур.
Отчасти такое негативное отношение к кадрированию тел, по крайней мере со стороны сведущей публики, было вызвано тем, что большинство ранних кинотеоретиков считали кинематограф наследником театра, где, разумеется, никакого монтажа не было.
Любопытно, что и сами монтажные склейки первоначально не понимались зрителями – монтаж был слишком революционной концепцией, и новой кадр ранними зрителями принимался попросту за новый фильм.
И, более того, в попытках больше соответствовать опыту театрального просмотра ранние кинематографисты строили кадр так, чтоб на экранах стандартного размера (в то время – около 3-4 метров высотой) размер человеческой фигуры соответствовал реальному размеру. #лонг
