(И три года назад):
Когда-то было модно фантазировать о временах, когда «выедет к армии маршал, не видевший этой войны» – многие боялись, что со смертью последнего ветерана память о войне померкнет и растворится в каких-нибудь других, менее значительных воспоминаниях. По мере того, как 9 мая превращалось в профессиональный праздник ветеранов, эти опасения делались все более обоснованными. Можно даже предположить, что если бы не усилия власти по формированию военного культа, 9 мая уже сейчас воспринималось бы примерно так же, как воспринимается 7 ноября – спорный праздник, доставшийся в наследство от прошлого, имеющий, конечно, своих преданных поклонников, но в целом никого и никак не трогающий. Но с той же уверенностью можно предположить, что, если бы в наше время каким-нибудь чудом из семидесятых перенесся обычный человек поколения «Белорусского вокзала», читатель «лейтенантской прозы», поклонник военных песен Высоцкого, то есть носитель той культуры, в которой существовал прежний канон восприятия войны 1941–45 годов, то такой человек или не понял бы, что все нынешние песни-пляски в гимнастерках как-то связаны с той войной, или ужаснулся бы тому, во что оказалась превращена память, казавшаяся вечной.
Конструирование этого нового военного мифа и нового военного культа, разумеется, было авантюрой. Более того, эта авантюра была безнравственной по отношению к прошлому, к исторической памяти, к обществу; миллионы погибших и общенациональная травма, пережитая всего лишь несколько десятилетий назад, все-таки не очень годятся для идеологического эксперимента, какие бы цели он ни преследовал. И те первые эпизоды, в которых можно было разглядеть будущее торжество глянцево-пропагандистской версии войны – первая георгиевская ленточка, повязанная на собачий поводок или на бутылку водки, первая детская пилотка или гимнастерка, первый стикер «Можем повторить» – все это заслуживало возмущений, критики и споров. Но актуальность любого спора конечна, и если спор проигран, это тоже становится историческим фактом – уже настоящим, а не фейковым.
Само слово «победобесие» было, может быть, уместно в конце нулевых или начале десятых, когда культ только складывался, теперь же употреблять его всерьез – примерно то же самое, что и говорить «кровавый режим», то есть можно, наверное, но не поймут. Даже жалобы на школьное «письмо папе» кажутся вымученными – такие вещи могли возмущать всерьез лет пятнадцать назад, а сейчас-то чего – с этим уже выросло целое поколение, для которого путинский культ Победы по факту стал самым бесспорным и незыблемым. Чтобы оспаривать его, теперь нужно спорить не с чиновниками из РВИО, а с этим поколением, доказывая ему, что и на «Бессмертный полк» оно ходило зря, и «Спасибо деду за победу» говорило неискренне, и впустую плакало, сочиняя в четвертом классе «письмо отцу на фронт». То есть да, ничего невозможного в этом нет – оспорить можно все, и убедить людей можно в чем угодно, просто стоит понимать, что по мере того как сконструированный в нулевые новый культ врастал в общественное сознание, борьба с этим культом стала равноценна борьбе с обществом. Культ придумывали циники, но, как всегда бывает, в какой-то момент он сделался достоянием честных масс, неотъемлемой и важной частью их жизни. Поп-артисты в гимнастерках, кино типа «Мы из будущего», всякие вот эти детские ритуалы вроде пресловутых школьных писем – да, это неимоверная пошлость, но кто имеет право избавить общество от этой пошлости? Заменить «Мы из будущего» на «Прокляты и убиты» можно только насилием, и это будет огромная коллективная травма для всех, кто в последние пятнадцать лет носил георгиевские ленточки, а потом ходил на «Бессмертный полк», и выбор тут – или терпеть пошлость «победобесия», или бороться с нею, уговаривая общество травмировать себя непонятно во имя чего.
