-- Как; Я? Я преувеличиваю? -- взволновался Айзик. -- Фрейлен! Да самый тот факт, что вы теперь в саду, -- что это такое, позвольте спросить вас?

-- Что бы то ни было, бохер, но... во всяком случае не вы цензор моих поступков.

-- Ошибаетесь, фрейлен. Не только я, ваш родственник и некогда друг ваш, но каждый еврей имеет право и долг удержать вас от пагубного шага.

-- Но с чего вы взяли, что я делаю какие-то "шаги", да еще "пагубные"? -- как бы с недоумением усмехнулась девушка.

-- Фрейлен, опомнитесь! -- укоризненно остановил ее Айзик. -- С чего я взял!.. Выпрыгивать ночью из окна для свидания с мужчиной, да еще с гойем, это ничего по-вашему?.. Я подозревал вас уже давно; я нарочно пошел сегодня спать на сеновал, чтоб иметь возможность сойти сюда и убедиться собственными глазами, и... к несчастью, убедился.

-- Ну, положим, -- согласилась Тамара. -- Я поступила несколько легкомысленно, я увлеклась немножко, мне просто захотелось иметь свой маленький роман; но неужели же в самом деле думаете, что из всего этого может выйти что-нибудь серьезное?

-- Так бежать с Каржолем из родного дома к Серафиме, это не серьезное? -- с негодованием воскликнул гимназист. -- Изменить своей вере, своему народу, это тоже ничего?

-- Успокойтесь, бохер, ничего этого не будет, -- решительно и твердо сказала Тамара. -- Ни к какой Серафиме я не убегу и никакой измены вере и народу не сделаю.

-- Тогда, что ж это? -- недоуменно пробормотал Айзик, чувствуя, что его сбивают с толку. -- Уши мои обманули меня? Галлюцинации слуха подвержен я, что ли?

-- Нет, не то, -- продолжала Тамара с выдержкой прежнего спокойствия. -- Ваш слух нисколько не обманул вас! все это действительно говорилось, но... одно дело говорить, а другое дело действительно сделать. В этом есть маленькая разница, бохер.

-- Но... если не сделать, то тогда для чего же и говорить.

-- Гм... для чего!.. Предположите, что хотя бы для романа, для того маленького своего собственного романа, о котором я вам уже сказала.

-- Фрейлен! -- с недоверием отрицательно покачал головой Айзик. -- Я не верю вам; вы меня вышучиваете, вы смеетесь надо мной!

-- Я и не заставляю вас верить, -- равнодушно заметила девушка. -- Верите вы или нет -- для меня это решительно все равно; смеяться же над вами мне тоже нет ни надобности, ни охоты.

Наступило мгновение обоюдного молчания, исполненного для юноши мучительных духовных колебаний.

-- Тамара! Скажите, вы меня очень презираете? -- спросил он вдруг порывисто, с какою-то лихорадочной тоской и трепетом.

-- Вас? -- удивленно взглянула на него девушка. -- Почему вы это думаете?

-- По всему, фрейлен... Я это вижу... вижу по тому, как вы говорите со мной, как вы смотрите на меня... Я чувствую это... Я для вас менее чем ничто!.. А между тем... ведь я люблю вас, Тамара!.. Я мучаюсь, злюсь и тоскую... Я готов порою черт знает что сделать и себе, и вам... Этот тон ваш, который вы в последнее время берете в отношении меня, он мне невыносим... невыносим!.. Он меня бесит!.. Это презрительное равнодушие ваше ко мне... Господи! Да хоть разозлитесь же на меня наконец! Ну, оттолкните меня ногой, как собачонку -- я хоть укушу вас за это!

-- И толкать вас не буду, и укусить вам меня не удастся, -- спокойно усмехнулась Тамара. -- Вы сами виноваты, Айзик, -- продолжала она совершенно мирным, почти дружеским тоном. -- Мы с вами могли бы быть большими друзьями, если бы вы были со мной иным, не таким, например, как сегодня за ужином.

-- Боже мой! Но не могу же я!., не могу! -- ломая руки, воскликнул Айзик. -- Поймите же вы, что я злюсь, я ревную вас и не могу подавить в себе этого чувства, как вспоминаю об этом проклятом человеке... Ведь вы любите его, Тамара?