Поль Б. Пресьядо
Кто имеет право переводить?
В последние несколько месяцев мы наблюдаем ряд противоречий, которые можно охарактеризовать, заимствуя известное выражение Джудит Батлер, как «беспорядки в репрезентации». Самый последний из них касается возможности перевода поэтессы Аманды Горман голландской писательницей Марике Лукас Рейневельд.
Вопреки мнению тех, кто считает, что подобная полемика питает бесплодное напряжение вокруг проблемы идентичности (хотя на самом деле это так), и, несмотря на гнев, который несправедливо обрушился на переводчика (абсурдно убивать гонца, особенно если это представитель небинарного гендера, чья работа сама по себе является актом политического сопротивления), я хотел бы поспорить о потенциально продуктивном характере этих дискуссий.
Перевод является для издательского дела тем же, чем беременность для экономики гетеропатриархального воспроизводства: автор — отец текста, а переводчик — всего лишь проводник, переносящий текст, слово в слово, с одного языка на другой. Как и матери, переводчики мучаются, заботятся и наводят порядок. Но тот, кто выбирает имя и обладает средствами, это прежде всего издатель, метаотец книг. Сделать работу переводчиков видимой и признанной — неотложная задача.
Во-вторых, перевод — это всегда политический процесс. Ничто не позволяет лучше понять культурную политику страны, чем ее переводческая практика. Подумайте, например, о сопротивлении, которое существовало во Франции в период с 1980 по 2019 годах при переводе текстов черного феминизма, квир- или постколониальной теории. Необходимо было дождаться глобального цифрового взрыва #MeToo и Black lives matter, прежде чем эти тексты стали рассматриваться как потенциально выгодный издательский материал.
Теперь, внезапно, издательства бросились выпускать феминистские и антирасистские сборники, и перед нами встает актуальный вопрос о том, кто может переводить эти тексты. Перевод белл хукс, Джека Халберстама или Саидии Хартман — это не вопрос идентичности или даже онтологии. Речь не идет о том, имеют ли автор и переводчик общую «природу», поскольку пол, гендер и раса — это не природа, а исторические и политические конструкции. Раса — это не природная истина и даже не онтология клеточной пигментации, а политическая технология угнетения. Тем не менее, черная культура, как и гомосексуальная или транс-культура, существует как культурные и дискурсивные, а также эстетические традиции сопротивления.
При переводе Горман или любого другого автора из сомато-политических традиций меньшинств необходимо свято хранить не идентичность, а литературный опыт как преодоление нормативного присвоения идентичности. Проблема политической репрезентации в художественных практиках (перевод, адаптация и так далее) не может быть решена раз и навсегда с помощью эссенциалистского уравнения, которое ищет эквивалентность между автором и переводчиком с точки зрения идентичности. Не существует однородности сексуального, расового или гендерного опыта или мышления, которые гарантировали бы точность перевода.
В то же время вопрос о том, кто имеет право переводить, не может быть полностью снят универсалистским допущением, которое нейтрализует и деполитизирует текст, отдавая предпочтение, под видом универсальности «Литературы», гегемонистскому и нормативному прочтению. Полемика вокруг Горман еще раз показывает, что издатели, действующие как простые торговцы культурным капиталом, являются представителями политической гегемонии и игнорируют ту борьбу, которая как раз и делает живыми публикуемые ими тексты.
В последнее время много говорят о качестве французских переводов Тони Моррисон и Джеймса Болдуина, выполненных белыми авторами. Я в этом не сомневаюсь. Но в то же время не было приведено ни одного примера, когда выдающегося белого автора переводила бы чернокожая женщина. Я не требую, чтобы мои книги переводили небинарные люди, но я хочу, чтобы были отличные небелые, небинарные переводчики, способные переводить Данте и Пруста, Вирджинию Вульф или Октавию Батлер…
(полностью здесь)
Кто имеет право переводить?
В последние несколько месяцев мы наблюдаем ряд противоречий, которые можно охарактеризовать, заимствуя известное выражение Джудит Батлер, как «беспорядки в репрезентации». Самый последний из них касается возможности перевода поэтессы Аманды Горман голландской писательницей Марике Лукас Рейневельд.
Вопреки мнению тех, кто считает, что подобная полемика питает бесплодное напряжение вокруг проблемы идентичности (хотя на самом деле это так), и, несмотря на гнев, который несправедливо обрушился на переводчика (абсурдно убивать гонца, особенно если это представитель небинарного гендера, чья работа сама по себе является актом политического сопротивления), я хотел бы поспорить о потенциально продуктивном характере этих дискуссий.
Перевод является для издательского дела тем же, чем беременность для экономики гетеропатриархального воспроизводства: автор — отец текста, а переводчик — всего лишь проводник, переносящий текст, слово в слово, с одного языка на другой. Как и матери, переводчики мучаются, заботятся и наводят порядок. Но тот, кто выбирает имя и обладает средствами, это прежде всего издатель, метаотец книг. Сделать работу переводчиков видимой и признанной — неотложная задача.
Во-вторых, перевод — это всегда политический процесс. Ничто не позволяет лучше понять культурную политику страны, чем ее переводческая практика. Подумайте, например, о сопротивлении, которое существовало во Франции в период с 1980 по 2019 годах при переводе текстов черного феминизма, квир- или постколониальной теории. Необходимо было дождаться глобального цифрового взрыва #MeToo и Black lives matter, прежде чем эти тексты стали рассматриваться как потенциально выгодный издательский материал.
Теперь, внезапно, издательства бросились выпускать феминистские и антирасистские сборники, и перед нами встает актуальный вопрос о том, кто может переводить эти тексты. Перевод белл хукс, Джека Халберстама или Саидии Хартман — это не вопрос идентичности или даже онтологии. Речь не идет о том, имеют ли автор и переводчик общую «природу», поскольку пол, гендер и раса — это не природа, а исторические и политические конструкции. Раса — это не природная истина и даже не онтология клеточной пигментации, а политическая технология угнетения. Тем не менее, черная культура, как и гомосексуальная или транс-культура, существует как культурные и дискурсивные, а также эстетические традиции сопротивления.
При переводе Горман или любого другого автора из сомато-политических традиций меньшинств необходимо свято хранить не идентичность, а литературный опыт как преодоление нормативного присвоения идентичности. Проблема политической репрезентации в художественных практиках (перевод, адаптация и так далее) не может быть решена раз и навсегда с помощью эссенциалистского уравнения, которое ищет эквивалентность между автором и переводчиком с точки зрения идентичности. Не существует однородности сексуального, расового или гендерного опыта или мышления, которые гарантировали бы точность перевода.
В то же время вопрос о том, кто имеет право переводить, не может быть полностью снят универсалистским допущением, которое нейтрализует и деполитизирует текст, отдавая предпочтение, под видом универсальности «Литературы», гегемонистскому и нормативному прочтению. Полемика вокруг Горман еще раз показывает, что издатели, действующие как простые торговцы культурным капиталом, являются представителями политической гегемонии и игнорируют ту борьбу, которая как раз и делает живыми публикуемые ими тексты.
В последнее время много говорят о качестве французских переводов Тони Моррисон и Джеймса Болдуина, выполненных белыми авторами. Я в этом не сомневаюсь. Но в то же время не было приведено ни одного примера, когда выдающегося белого автора переводила бы чернокожая женщина. Я не требую, чтобы мои книги переводили небинарные люди, но я хочу, чтобы были отличные небелые, небинарные переводчики, способные переводить Данте и Пруста, Вирджинию Вульф или Октавию Батлер…
(полностью здесь)
