Тамара между тем, стоя у окошка, напряженно и с чувством недоверия прислушивалась к шелесту его удалявшихся шагов, чтоб убедиться, точно ли пойдет он теперь на сеновал, а не останется еще подкарауливать ее и бродить по саду.

Как быть ей дальше -- она решила себе еще в беседке, во время объяснения с Айзиком. Для неё теперь вполне стало ясно, что на него ни в коем случае нельзя положиться. Хотя она и примирилась с ним, но может ли это иметь какое-нибудь значение, при свойствах такого неустойчивого и впечатлительного характера, как у Айзика? Где ручательство, что Айзик завтра же, быть может, даже без всякого повода с ее стороны, не вздумает снова подозревать и ревновать ее и что под влиянием этих чувств не выдаст её с головой старикам? Да и во всяком случае Айзик будет теперь зорко следить за каждым ее шагом, так что о следующей пятнице нечего и думать! Нет, если решаться, то надо решаться теперь же, сейчас, не теряя ни одной лишней минуты, -- теперь или никогда!

Притворство в течение всего вечера, за ужином, потом сцена с графом Каржолем в беседке, наконец, игра в равнодушное спокойствие при последнем столкновении с Айзиком, тогда как в душе в это самое время подымался чуть не взрыв совсем иных чувств и ощущении, -- все это крайне измучило, истерзало душевно Тамару, и в то же время все это натянуло ее нервы до той степени напряженности, что сделать самый решительный шаг какого бы то ни было рода для нее теперь было нетрудно. Чем более притворялась и таила она в себе свои истинные ощущения, тем сильнее сказывалась ее нервная возбужденность. И именно теперь-то, пока еще не упала вся эта возбужденность ее нервов, Тамаре и казалось необходимым решиться. Завтра, быть может, она передумала бы, потому что при спокойном, освежившемся состоянии духа естественно явились бы опять разные сомнения, раздумье, заговорил бы в душе голос здравой житейской логики, сказались бы опасения и страх перед рискованным шагом, за которым уже нет возврата к прошлому; но теперь ей казалось, будто для нее нет никаких выходов, кроме одного, самого решительного и бесповоротного. В том состоянии, в каком она находилась в эти минуты, в ее душе, под угнетающим давлением известного впечатления, уже не осталось места раздумьям и сомнениям.

Что Айзик точно ушел на сеновал, Тамаре нетрудно было убедиться по легкому скрипу калитки, ведущей из сада во двор, и по лаю пары цепных собак, разбуженных этим скрипом. Она было испугалась, как бы этот лай не разбудил дедушку, но на её счастье -- собаки, узнав Айзика, тотчас же замолкли. Девушка прислушалась сквозь стену, что в соседней комнате, но слава Богу, там продолжает раздаваться согласный дуэт бабушкиного носового высвиста с легким дедушкиным всхрапыванием. Это успокоило Тамару.

Осторожно, чтоб не наделать шума, отворив свой комод, она достала несколько необходимого белья да кое-какие вещи, связала все это в небольшой узелок, куда кстати заодно уже сунула и свой заветный Дневник; затем надела шляпу, опустив на лицо густую черную вуаль, покрылась широкою шалью и, минуту спустя, прежним своим путем, через окошко, очутилась уже в саду, в его темной, сыроватой и нежащей прохладе.

Ни раздумья, хотя бы мгновенного; над своим решительным шагом, ни сожаления, хотя бы легкого, о покидаемом доме, ни грусти о своих стариках, о которых еще так недавно сокрушалась, как о главнейшей сердечной преграде к осуществлению своих влюбленных целен и стремлений, -- ничего такого, под давлением все того же всепоглощающего впечатления, не шевельнулось в ее душе даже и в эти последние роковые минуты. Напротив, все существо ее как бы слилось в одну лишь мысль, в одно стремление, "скорее! скорее и осторожнее, чтобы кто не помешал, чтобы никому не попасться!" она пошла теперь не по кратчайшей прямой дорожке, а свернула в сторону, к забору, где кусты были гуще и аллеи темнее, и чем дальше отходила от дома, тем тревожнее билось её сердце и тем быстрей становился шаг, так что, приближаясь к своей беседке, она уже не шла, а почти бежала, пугливо озираясь вокруг и чутко прислушиваясь к звуку собственных шагов: ей все казалось, что Айзик не то погонится за ней, не то вдруг снова вынырнет из-за какого-нибудь куста и загородит ей своей фигурой дорогу.

Но, слава Богу, вот и калитка, в которую час тому назад она выпустила Каржоля. Дрожащей рукой отомкнула Тамара замычку, крайне боясь, чтобы как-нибудь неосторожно не звякнуть ей и, с замирающим сердцем, переступив высокий порог, пустилась бежать по пустому переулку...

V. ДВА СЮРПРИЗА

Спокойно и беззаботно возвращался к себе домой граф Валентин Николаевич Каржоль де Нотрек после свидания с Тамарой. Он был вполне доволен и счастлив: доволен собой, своей удачей, своим умом и уменьем внушить к себе чувство такой любви, как у Тамары, и счастлив перспективой близкого осуществления своих самых заветных желаний и стремлений, всегда составлявших любимейшую мечту, задачу и цель всей его жизни. И вдруг теперь все это осуществляется; уже близится минута, когда мечта превратится в осязательный факт. Конечно, до наступления этой блаженной минуты, быть может, предстоит еще немало затруднений и препятствий, но с его умом и изворотливостью, с его энергией и уменьем действовать настойчиво, ему ли не победить этих затруднений и препятствий, если главное уже достигнуто, а это главное -- более половины всего дела! Так думал о себе самом граф Каржоль, возвращаясь в радужном настроении от Тамары. Впрочем, такое самомнение и такая самоуверенность не составляли принадлежности исключительно данной минуты: они являли собою черту, всегда присущую его характеру.

Он жил недалеко от Бендавидов, но на этот раз пошел домой не кратчайшей дорогой, а избрал окольный и длиннейший путь, так как ему хотелось пройтись, прогуляться, чтобы дать время остыть и успокоиться своему радужному, чуть не ликующему волнению, и в то же время помечтать о будущем в полном уединении, среди поэтической тишины весенней ночи.

Граф нанимал небольшой и совершенно отдельный, с барскими удобствами построенный домик, с садом, сараями и конюшней, расположенный в глубине обширного двора, посредине которого был разбит большой газон с кустами сирени и цветочными клумбами. Этот дом принадлежал проживавшим постоянно в деревне наследникам какого-то польского пана, не то сосланного в Самару, не то бежавшего за границу, и Каржолю было тем удобнее нанять его, что в нем он нашел готовое, вполне комфортабельное убранство. Граф хотя и жил на холостую ногу, но, по роду деятельности, ему постоянно являлась надобность принимать у себя разного рода "нужных людей" и губернских "тузов", иногда устраивать для них холостые обеды, иногда задавать карточные вечера с роскошными ужинами и вообще "располагать" к себе, показывая "уменье жить" на широкую ногу и заставляя предполагать у себя очень большие средства. Поэтому подобного рода домашняя обстановка была для него вполне необходима. "Внешняя обстановка, это почти все для умного и практического человека"-- таково было убеждение графа.

Мурлыча какую-то шикарную шансонетку, с легким духом после хорошей и довольно продолжительной прогулки, подошел он в эту ночь к воротам своего обиталища, проскользнул согнувшись под цепь полурастворенной калитки и, уже подходя к самому дому, вдруг, к немалому удивлению, заметил сквозь щели ставен свет в своем кабинете.

Его это даже озадачило. -- Неужели гости? Но кто же бы мог быть в такую пору?

-- Что это за свет у нас? -- спросил он у камердинера, отворившего ему дверь с парадного крыльца.

-- Барышня там дожидаются, -- доложил тот, с некоторой таинственностью понизив голос.

-- Госпожа Ухова, Ольга Семеновна-с.

-- Что такое! -- как бы про себя пробормотал граф, окончательно уже озадаченный.

-- И давно ждет уже?

-- Давно-с; около часа будет.