«Смести с лица земли троцкистских предателей и убийц, — таков единодушный приговор рабочих, колхозников, ученых, писателей, всего советского народа», — с таким заголовком вышла
«Литературная газета» 26 января 1937 года. Возможно, это один из самых антилитературных ее выпусков — все ее статьи посвящены второму «Московскому процессу», по которому шло следствие над бывшими крупными партийцами.
Среди авторов выпуска — много привычных имен: Леонов, Федин, Шагинян. Последняя искуснее остальных в словесной ненависти: «Мы, жители советской страны, уничтожаем чудовищных ублюдков, пытавшихся наступить ногами на тело многомиллионного разбуженного, растущего к счастью и знанию великого советского народа!» Здесь же присутствуют Алексей Толстой и Виктор Шкловский. Они, как известно, умели в нужный момент перекочевать из писателей в «инженеров человеческих душ» — и преспокойно, не стесняясь красивых слов, оправдать расстрелы.
Но нашлись и те, кого не ожидаешь встретить, — например, Юрия Олешу. Отрывок из его статьи: «Они обвиняемые покушались на Сталина. На великого человека, сила которого, гений, светлый дух устремлены на одну заботу — заботу о народе. Мерзавцы, жалкие люди, шпионы, честолюбцы, завистники хотели поднять руку на того, кому народ сказал: ты сделал меня счастливым, я тебя люблю. Это сказал народ! Отношение народа к Сталину рождает в сердце такое же волнение, какое рождает искусство! Это уже песня!»
Или Исаак Бабель: «Работа коммунистической партии и ее руководства —единственный в современном мире залог того, что лучшая мечта человечества осуществится, что свободное счастливое общежитие людей будет создано. — И далее Бабель добавляет: — Язык судебного отчета неопровержим и точен. Как никогда очевидна теперь безмерная правота нашего правительства. И преданность наша ему обоснована и безгранична».
А эти слова, увы, принадлежат Андрею Платонову: «Чтобы изменить рабочему классу, надо быть подлецом. <…> Разве в “душе” Радека, Пятакова или прочих преступников есть какое-либо органическое, теплотворное начало, — разве они могут называться людьми хотя бы в элементарном смысле? Нет, это уже нечто неорганическое, хотя и смертельно-ядовитое, как трупный яд из чудовища. <…> Уничтожение этих особых злодеев является естественным, жизненным делом».
Но самое показательное здесь — то, как сложились судьбы перечисленных писателей. Первые, верные функционеры, прожили сытую, безбедную, долгую жизнь: Федин —85 лет счастливых лет, Шкловский — 91 год, Шагинян — 93, Леонов — 95. Только Ал. Толстой прожил каких-то 62 года, но ему, как и остальным, не откажешь в изобилии публикаций или в общественном признании.
А те несчастные, кто переступил через порог лишь один-единственный раз, лишь по самой крайней нужде, — те понесли самые горькие наказания за свои поступки. Олеша спился и 20 лет писал в стол. У Платнова арестовали 15-летнего сына и отправили в лагеря; он умер спустя 5 лет от туберкулеза. Бабеля арестовали по подозрению в троцкизме, во время следствия подвергли пыткам и в 1940 году приговорили к расстрелу. Олеша умер в 61 год. Платонов — в 51. Бабель — в 45.
— Ну, прекрасно, — сказал тогда Чиклин. — А кто ж их убил?
— Нам, товарищ Чиклин, неизвестно, мы сами живем нечаянно.
— Нечаянно! — произнес Чиклин и сделал мужику удар в лицо, чтоб он стал жить сознательно.
