Продолжаем знакомиться со сплетнями филологического мира вековой давности. На этот раз совершенно анекдотическая история о том, как Варнеке-студент, который терпеть не мог декадентов Серебряного века, познакомился на четверговом журфиксе у Зелинского с новомодным поэтом Бальмонтом.
«Раз как-то перед самым переходом в столовую появился среди обычных посетителей очень неказистый франт с гладко прилизанными рыжими волосами, тараканьими усами и довольно свинячьими глазками; мешки под ними и подозрительная краснота носа „лупеткой“ заставляли думать, что он не враг спиртных напитков.
Хозяин, как и всех гостей, встретил его с восторженной радостью, заимствованной из практики германского Kneipwesen. Новый гость всех обошел, пожимая руку и бормоча под нос себе весьма невразумительно свою фамилию.
За столом он, как на грех, оказался моим соседом, и это дало мне возможность вдосталь налюбоваться и его сиреневым жилетом и каким-то невероятно пышным галстуком оливкового цвета. Это при его мизерной наружности заставило меня принять его за какого-нибудь родственника хозяев из числа приехавших из Тирасполя или Крыжополя провизоров или акцизных надзирателей. Благодарен я был ему за его полную молчаливость. Я видел только, как грустно посмотрел он на графинчик с водкой, откуда хозяин разлил мужчинам только по малюсенькому наперстку, повторение чего было безнадежно из-за полного истощения содержания столь, очевидно, приятного его сердцу флакона. С тем большим рвением ухватился он за свой стакан с красным вином, марка которого тоже, видимо, его разочаровала сильно.
Хозяин на моего соседа обращал мало внимания и близился уже тот вожделенный час, когда можно было считать очередной „четверг“ отбытым, как вдруг Зелинский, видимо спохватился, что неловко редкого гостя оставлять безгласным, среди наступившей паузы спросил его:
— Какой из общелитературных журналов вы находите наиболее передовым?
Мой сосед с трудом дожевал кусок полендвицы и вяло поворачивая языком просюсюкал:
— Пожалуй, все-таки „Северный Вестник“.
Мне природа вообще отказала в даре застольных бесед, а на четвергах у Зелинского, среди столь высоких тузов учености, я доселе не срывал печати молчания с уст своих, но тут какой-то злой демон подтолкнул меня и я счел уместным проявить свою начитанность и вставил вопрос:
— Ну как же так, коль там печатают такую зеленю ахинею, как стихи разных Бальмонтов?
Если бы я при всем честном народе снял брюки и в голом виде на столе начал танцевать канкан, эффект был бы не больший! Не только мое, но и самое искусное перо бессильно передать то презрение, с каким на меня взирал с высоты своего олимпийского величия хозяин. Мой сосед с другой стороны, будущий профессор П. П. Митрофанов прошипел: — Здорово! Ведь как раз Больмонт-то и сидит с вами рядом!
Не думаю, чтобы Ванцетти на электрическом стуле чувствовал себя хуже, чем я мучился до той минуты, когда парадная дверь захлопнулась за нами. Зелинский простился со мной зловеще сухо, и я сознавал себя преступником, испортившим все величие торжественного визита. На лестнице вышедший вместе со мной философ профессор Введенский вдруг захохотал и поощрительно хлопнул меня по плечу:
— А ловко вы саданули эту рыжую кривляку...
Подвернувшийся тут же Митрофанов добавил:
— Ну, батенька, ставьте крест: пан Тадеуш вам этого не простит в веки вечные. Он так подмазывается к модным декадентам…»
«Старые филологи», ВДИ 2014, №1.
