У непростой истории Юлии Савиновских есть и грань, связанная с журналистской этикой. Как бы вы решили такую задачу?
Дано: Юлия Савиновских, женщина из Екатеринбурга. Муж Евгений. Красивая молодая пара. Двое родных детей и двое приемных. Приемыши — больные, с кучей диагнозов. Юля и Евгений их выходили, поставили на ноги. Семья благополучная, выглядит счастливой, дети ухожены, родители неплохо зарабатывают.
Однако Юля делает операцию по удалению груди и, как выясняется, ведет блог от имени мужчины. Об этом узнали органы опеки и решили изъять из семьи приемных детей. Несмотря на огромную шумиху в прессе, общественную кампанию и вмешательство многих известных людей, суд принял решение об изъятии детей.
Теперь ключевой момент: Юлия обратилась за помощью к журналистам и в разговорах с ними рассказала о том, что действительно является транссексуалом и ощущает себя мужчиной. Однако она попросила журналистов не писать об этом, так как понимала, что в таком случае государство однозначно заберет у нее детей. Кроме того, транссексуализм является медицинским диагнозом, и без разрешения пациента разглашать его нельзя.
Однако вопрос о том, является ли Юлия Савиновских лишь «женщиной, удалившей грудь» или все-таки транссексуалом, был ключевым для решения вопроса о детях. И в конечном счете суд в своем решении написал, что Савиновских является мужчиной.
Как следовало бы поступать журналистам в этой ситуации? Следовало ли согласиться с просьбой Савиновских и умолчать об истинном положении дел ради надежды сохранить детей в семье? Или нужно было твердо придерживаться журналистской заповеди о недопустимости лжи (а умолчание, что бы ни
говорила Екатерина Андреева, — тоже ложь), но таким образом способствовать отправке больных детей из любящей семьи в детдом? Стоило ли вообще игнорировать эту историю, раз написать о ней «правильно» невозможно?
Каждый ответит по-своему. Мы в
Znak.com выбрали первый вариант, взяв на себя грех и сознательно скрыв часть информации от читателей. Я осознаю, что это очень спорный выбор, и нам следует принести извинения тем, кого мы ввели в заблуждение таким образом. Но мы для себя решили, что надежда сохранить детей в семье Юлии и Евгения перевешивает. Изучив историю Савиновских, поговорив с ней и с Евгением, мы для себя решили, что в этой семье дети будут счастливее, чем в детском доме. Да, их могут усыновить и другие родители, но не факт, что это произойдет, и в любом случае на какое-то — весьма критичное в этом возрасте — время они окажутся без любви и заботы, которую обеспечивали им Юлия с мужем.
В общем, мы приняли такое решение. И освещали историю, умалчивая о диагнозе Савиновских. Она была просто «женщиной, удалившей грудь».
Детей, как я уже сказал, все равно забрали. Проиграв борьбу с российском государством и опасаясь за судьбу теперь уже и родных детей, Юлия и Евгений эмигрировали в Испанию. После чего Савиновских дала интервью изданию
The Insider (что само по себе является интересным фактом, но про это можно поговорить отдельно), в котором рассказала: да, она считает себя мужчиной, ее зовут Френсис, но это не мешает ей любить детей и заботиться о них. И она будет пытаться сражаться с Россией в ЕСПЧ, и она будет защищать права таких семей на то, чтобы иметь детей.
В общем, такая история. Я не знаю, есть ли однозначный ответ на вопрос «как следовало поступить». Наверное, кто-то скажет, что журналистам все равно нужно было рассказывать историю как есть, потому что это их задача — давать правдивую информацию. Если они начинают выбирать какую информацию давать, а какую нет, они используют пропагандистские методы. Пусть и для благих — как они считают — целей. И это путь, который в конечном счете приведет к злу.
Возможно. Но такие обобщения мне всегда кажутся… Не знаю, немного большевистскими, что ли? Фактически это значит, что мы должны ради защиты идеи пренебречь интересами двух конкретных детей — больных и нуждающихся в любви. Кажется, получается классическая этическая дилемма: можно ли пожертвовать судьбами конкретных людей ради «общего блага»?
