Я никогда не был в Крыму — ни в украинском, ни в российском. У меня нет связанных с ним детских воспоминаний, какие есть у многих моих сверстников и людей более старшего возраста; родители не возили меня в Ялту, я не пил вина с друзьями в Коктебеле, не видел вершины Ай-Петри, не фотографировался у «Ласточкиного гнезда», не был в Керчи («Не был — так молчи», — справедливо рифмовал «Ляпис Трубецкой»).
Может быть, поэтому крымская история с самого начала не вызывала у меня особых чувств: Крым для меня был абстракцией, топонимом, до 2014 года я достаточно смутно представлял себе даже его очертания на карте.
Для меня главная горечь присоединения Крыма в том, что оно сформулировало вопрос «Чей Крым?», на который всегда почему-то требуют дать односложный ответ, чтобы записать тебя в тот или иной лагерь. Чей, чей, чей? Сложные ответы не принимаются. Сентенция в духе «По факту Крым сейчас российский, и, может быть, в этом есть даже определенная гуманистическая логика; но то, каким образом его сделали российским, было страшной ошибкой; последствия этих действий оказались ужасными для всей страны, для нашего народа, для нашей власти, для всех» — это выглядит тоскливой размазней и принимается плохо.
Только неким гуманизмом и может быть оправдано присоединение: в том смысле, что оно не может быть обосновано «исторической справедливостью», «геополитикой» или чем-то подобным. Речь может идти только о человеке, о людях. Только интересы живущих в Крыму людей могут быть достаточным аргументом. Если жители Крыма хотят жить в России и не хотят быть Украиной, то это ставит вопрос о переменах. Но, во-первых, лишь ставит вопрос а не предполагает обязательных перемен; во-вторых, всегда надо помнить о возможности манипуляции общественным мнением; в-третьих, эти перемены должны были пройти иначе. Выбраны не те инструменты, не те методы, неверный подход. И то пренебрежительное отношение к интересам соседней страны, при котором Крым стал российским, надолго испортило репутацию России, а может быть, вообще толкнуло нас на дорогу, которая в конечном счете приведет к большой национальной беде.
В общем, конечно, никаких праздничных чувств годовщина присоединения у меня не вызывает. При этом мне бы не хотелось делить людей на тех, для кого Крым «наш» и для кого «не наш». Я сам считаю себя патриотом (а кто не считает?) и желаю стране лучшего. Только я уверен, что это лучшее никак не может быть связано с агрессивным поведением, с угрозой, с противопоставлением себя остальному миру. В этом смысле присоединение Крыма причинило моей стране вред. Но я понимаю, что кто-то считает иначе. Не думаю, что это причина ругаться и ненавидеть.
Постепенно у многих граждан пропадает воодушевление по поводу крымской истории (что показывают, в частности, опросы ФОМ). Почти не сомневаюсь, что в обозримом будущем (вероятно, после 2024 года) российская власть начнет как-то решать крымскую проблему: выплатой ли Украине компенсаций, дешевым ли газом, созданием ли какой-то совместной экономической зоны, проведением повторного референдума — не знаю. Но я надеюсь когда-нибудь все же съездить в Крым, не ощущая неловкости и горечи от того, что эта прекрасная (как говорят) земля превратила соседние страны во врагов.
Может быть, поэтому крымская история с самого начала не вызывала у меня особых чувств: Крым для меня был абстракцией, топонимом, до 2014 года я достаточно смутно представлял себе даже его очертания на карте.
Для меня главная горечь присоединения Крыма в том, что оно сформулировало вопрос «Чей Крым?», на который всегда почему-то требуют дать односложный ответ, чтобы записать тебя в тот или иной лагерь. Чей, чей, чей? Сложные ответы не принимаются. Сентенция в духе «По факту Крым сейчас российский, и, может быть, в этом есть даже определенная гуманистическая логика; но то, каким образом его сделали российским, было страшной ошибкой; последствия этих действий оказались ужасными для всей страны, для нашего народа, для нашей власти, для всех» — это выглядит тоскливой размазней и принимается плохо.
Только неким гуманизмом и может быть оправдано присоединение: в том смысле, что оно не может быть обосновано «исторической справедливостью», «геополитикой» или чем-то подобным. Речь может идти только о человеке, о людях. Только интересы живущих в Крыму людей могут быть достаточным аргументом. Если жители Крыма хотят жить в России и не хотят быть Украиной, то это ставит вопрос о переменах. Но, во-первых, лишь ставит вопрос а не предполагает обязательных перемен; во-вторых, всегда надо помнить о возможности манипуляции общественным мнением; в-третьих, эти перемены должны были пройти иначе. Выбраны не те инструменты, не те методы, неверный подход. И то пренебрежительное отношение к интересам соседней страны, при котором Крым стал российским, надолго испортило репутацию России, а может быть, вообще толкнуло нас на дорогу, которая в конечном счете приведет к большой национальной беде.
В общем, конечно, никаких праздничных чувств годовщина присоединения у меня не вызывает. При этом мне бы не хотелось делить людей на тех, для кого Крым «наш» и для кого «не наш». Я сам считаю себя патриотом (а кто не считает?) и желаю стране лучшего. Только я уверен, что это лучшее никак не может быть связано с агрессивным поведением, с угрозой, с противопоставлением себя остальному миру. В этом смысле присоединение Крыма причинило моей стране вред. Но я понимаю, что кто-то считает иначе. Не думаю, что это причина ругаться и ненавидеть.
Постепенно у многих граждан пропадает воодушевление по поводу крымской истории (что показывают, в частности, опросы ФОМ). Почти не сомневаюсь, что в обозримом будущем (вероятно, после 2024 года) российская власть начнет как-то решать крымскую проблему: выплатой ли Украине компенсаций, дешевым ли газом, созданием ли какой-то совместной экономической зоны, проведением повторного референдума — не знаю. Но я надеюсь когда-нибудь все же съездить в Крым, не ощущая неловкости и горечи от того, что эта прекрасная (как говорят) земля превратила соседние страны во врагов.
